Егор сидит тихо и расслабленно, созерцая вирус предков. Факультетская закваска. Хорошо учили. Вдруг он взлетает и уносится в ванную. Пальцы в рот да веселый свист. Раздаются душераздирающие звуки. В металл ударяет вода.
Он возвращается позеленевший, но успокоенный.
— Как дедушка?
— Какой?
Welcome home.
На поляне скромной беседовали они, в саду академском.
Кружился снег, или вишневые лепестки то были; и говорили они, слыша подобное эху лязганье дозорных; и журчала одесную река, имя которой Полынь, и воды ее — отрава.
— Если будет настоящая война, как в сорок первом, а не как эта позорная разборка на Кавказе, мы, конечно, пойдем воевать. Толку от нас немного будет, да на войне все сгодятся. Только мы останемся как были — в одиночестве. Как теперь. А если что-то с нами случится, что-то светлое, какой-то прорыв, и мы отрешимся от всего, то, безусловно, нас за это покарает государство. Выявит и покарает… Нам не по пути с народом. С любым народом, пока он народ. Пока он зверь. Я не с ним… Не хочу сниться. Не надо укладывать меня на другой бок. Пора вставать.
Жорж Конягин, обозреватель левацкой газеты «Кто Почем», однажды напился до такой степени, что высказал личную точку зрения.
— Такую природную страну, как Россия, спасет только кастовая система, — заметил он. — У нас поголовно все толстокожи и впечатлительны, я этого не понимаю… Есть только одно объяснение: шеи у нас толстые. Голову поднять не позволяют. Психология дикаря опять же, там эти вещи сочетаются — толстокожесть и впечатлительность. Нет, я не говорю что
Знаешь, у меня два высших — журналерское и экономическое, но я не знаю, что с этим делать. Одно ясно: власть подчиняется космическим циклам. Я об уровне сознания говорю, кастовых уровнях. Сначала здесь, я верю, была теократия. Власть церкви, в данном случае. Ну, Иван Рублев там, всплеск духовности при монголоидах. Затем была власть царей, доминанта кшаттриев — аристократии и военных. Это долго продолжалось, и вот в семнадцатом году — сразу грохнулись на две ступеньки ниже: доминанта шудр. Коммунисты. Пролетариат и так далее. Потом — в перестройку — еще ниже, вообще прочь из государственной системы: доминанта чандалов. Потом — опять вверх, когда наелись кровью, короткий период была доминанта торгашей, затем на ступеньку выше — власть военных, силовых структур, как сейчас. Это, конечно, один черт, наши кшаттрии — те же чандалы по сути, но дальше доминанта перейдет к ученым и духовным людям, хотя сейчас это, конечно, различные понятия… И снова все рухнет. Это вопрос времени. Так везде. Вот только почему в России все эти этапы проходят в море крови? в диком маразме? Ты можешь мне сказать?..
Сия боль разума лилась из него на какой-то презентации, где мы сидели за длинным как железная дорога столом и были немного подшофе. Стоял убийственный галдеж; закрыв глаза, в бессильной ярости Жорж сжал кулаки, но тут его отпустило — он просиял и вмиг отрезвел.
— Вот эти все козлы, — громко сказал Жорж и обвел рукой местных воротил бизнеса, не исключая председателя космосовета и его свиту, — вот им кажется, что они творят историю. И страшно этим гордятся, потому что идея — это крыша крыш. Типа реальность. Вот из-за этого все так плохо.
История России — сплошная агония. Ее здесь не должно быть. Это же дыра между Востоком и Западом. В этой пустоте никогда ничего не происходило — только похороны разных там доктрин. Запад приходит сюда, чтобы умереть в пыш ости, которую он не может себе позволить на родине, прагматичной как старая блядь.
Восток — тот просто исчезает. И становится Сибирью.
Обрати внимание, какие носы у коренных закутян: тонкие, длинные, с горбинкой. Шо вы таки себе думаете, это русские носы? Но проблема в том, что эти пространства на самом деле беспредельны. В России не может и не должно быть истории, потому что история здесь — только видимость, морока, она ведет к одним страданиям и ни к чему больше. Россия — Пустота. Это ее суть и национальная идея! У Пустоты нет проявлений. Ее невозможно познать. Это — Высшее. Само-по-себе. Что мы можем сделать для родины? Думай сам…