Дым

Конечно, первая моя мысль — солгать. Животное, хочу я сказать, тигр. Добытый на далекой Суматре для коллекционера заморских тварей.

Но я боюсь лгать.

И не просто боюсь. Я признаю его власть надо мной. Власть не полицейского, а джентльмена. Его кожа чиста, его моральное превосходство неоспоримо.

Поэтому я спрашиваю:

— Что со мной будет?

— За контрабанду? — Он задумывается, надувает щеки и выпускает воздух с беззвучным свистом. — Формально это тяжкое преступление. Дело придется передать в суд. Вполне вероятно, что вас приговорят к повешению. Но обращаться в суд — не в наших интересах. Кто знает, что́ вы захотите поведать о нашей с вами дружеской беседе? Давайте уладим это дело, капитан. Расскажите мне, как все было, и тогда с вашей головы не упадет и волоса. Деньги останутся у вас. Само собой, в нашу страну вас теперь не пустят. Все привилегии, связанные с плаваниями, вы потеряете и Англию никогда больше не увидите. Однако это произошло бы в любом случае. На голосование вскоре поставят закон, который положит конец торговле с другими странами. Один представитель нашей аристократии, достославный граф, потерял сына в стычке с ирландцами. Он хочет, чтобы границы закрыли раз и навсегда.

Я обдумываю его предложение. Тут сыро, в этой Англии, и ничуть не красивее, чем где-нибудь еще. Скучать я по ней не стану. Тем более, как только что подчеркнул толстяк, я богатый человек. С моей стороны глупо требовать гарантий. Или интересоваться тем, какие еще варианты мне могут предложить. Это же тайная полиция. Они сделают все, что захотят.

Толстяк задает прямой вопрос:

— Что вы перевозили в секретном отделении, капитан ван Гюисманс? Учтите, я спрашиваю в последний раз.

— Дьявола, — отвечаю я. И мне становится легче. Как же давила на меня эта тайна. — Дьявола в обличье ребенка.

Я рассказываю ему почти все. О письме, которое получил с особым курьером более года назад, о встрече с агентом в Роттердаме, о переговорах с исследователем в бразильском Белене. Грубый человек, объясняю я, привыкший жить в джунглях. Я рассказываю об инструкциях, которые получал в Новом Свете по телеграфу. Эти краткие, сухие послания я читал в отсыревшем фойе дрянной гостиницы, носящей гордое название «Гранд-отель». Оказывается, я отлично помню эти записки! И повторяю их почти дословно по просьбе моего похитителя. Следуя указаниям, я приказал начать ремонт парохода, хотя этого совсем не требовалось, и поставил его в док на двадцать три дня. Отвратным местом был этот порт: матросы пили и ходили к проституткам, из-за тропической жары и влаги одежда гнила прямо на наших спинах.

Когда это наконец привезли, оно было в ящике. Крышка заколочена гвоздями и перевязана веревками, словно внутри сидит тигр. На судно его грузили ночью, но не мои матросы, а туземцы с палочками в ноздрях, которые выглядели страшно перепуганными. За всем этим чувствовалась невидимая рука: некий стратег посредством телеграмм без подписи передвигал нас по игровому полю собственного изобретения.

С этим грузом я никак не соприкасался, пока мы не прибыли в Европу. Мы освободили для груза один из трюмов, где он и оставался во время всего плавания: ящик, прикованный цепью к стене, и при нем охранник — тот самый исследователь. Он был из южноафриканских буров, говорил с чудовищным акцентом тамошних поселенцев, вечно жевал какие-то листья из тех краев. За те три недели, что мы провели в море, я видел его всего несколько раз. С каждым разом он становился все более худым, бледным, изможденным. Волнение на море было сильным, это да.

Вопрос с бумагами решился без затруднений: мешочек денег перешел из рук в руки, и мы получили все нужные печати. Новый Свет насквозь продажен. Старый тоже, только тут все гораздо дороже: приходится платить за леденцы для таможенников. Только по прибытии в Ла-Рошель я наконец увидел человека, с которым столько месяцев состоял в переписке. Я пытаюсь описать его толстому полицейскому. Худощав, чисто выбрит, с хорошими манерами. Похож на педантичного управляющего в лучшей гостинице города, говорю я. Только потом, когда он без всякой задней мысли возвращает ваши чаевые, оказывается, что это владелец.

Моего похитителя забавляет такое описание.

— На каком языке вы говорили? — спрашивает он.

— На немецком.

— Он говорил на нем как немец?

— Да. — Я запинаюсь. — Но одновременно как иностранец. Он дал мне чертежи секретного помещения в моей каюте, очень подробные, до одной десятой дюйма. И возложил на меня одного обязанность ухаживать за ребенком.

Я пересказываю инструкцию по кормлению, описываю крюк на длинной рукоятке, который я зацеплял за ошейник чудовища, чтобы оно не мешало, пока я вычищал его стойло. Мне оставили для него особую еду, жидкую, что-то вроде водянистой каши. Надо было замешивать ее дважды в день. В ней было лекарство, как я понимаю. Снотворное. Поэтому чудовище почти все время спало. А когда просыпалось, я включал граммофон или пел так громко, как только мог. Однажды оно прокусило свой кляп. Пришлось сказать команде, что это я кричал.