Дым

Есть что-то обезоруживающее в Себастьяне. Кажется, он просто не умеет прятаться за самообманом. В то же время его расчетливость заставляет Томаса вспомнить о Ренфрю. Тот тоже обожествляет разум. Вот и сейчас мысли Себастьяна легко переключаются с правомерности похищения детей на планировку города.

— Вижу, мы проехали рынок Спиталфилдс. Пора уведомить кучера о новом маршруте. Увы, выезжать из города рискованно. Ворота могут уже быть под наблюдением. Вернуться будет очень сложно.

Себастьян тянется, чтобы постучать в маленькое окошко, которое отделяет их от облучка, но Ливия его останавливает. Ее руки все еще зажаты в ладонях матери.

— Мы знаем одно место. Вас там не найдут.

Она нерешительно смолкает, хотя в глазах яростно сверкает какая-то сердитая надежда.

«Не надо, — думает Томас. — Мы не имеем права…»

Но Ливия не нуждается в его советах.

— Мы живем у одной семьи. Только муж и жена, больше никого. Познакомились с ними случайно. Вы можете им доверять. — Пауза, поджатый рот. — Если можно доверять тебе, мама.

— Конечно, я же поклялась, разве не помнишь? — Леди Нэйлор радостно смотрит на Ливию. — Эти ваши знакомые, они бедные?

— Да, очень бедные.

— Хорошо. Мы сможем им заплатить. Скажи, куда ехать.

Повозка останавливается на углу неподалеку от дома Гренделя, а Томас все еще не разобрался в происходящем. Этим вечером они отправились шпионить за врагом. Теперь они везут его к себе домой — в то единственное место на земле, которое они могут, по крайней мере пока, считать безопасным. Выходит, всего за несколько часов они перешли на сторону противника. И даже не успели толком все обсудить. Леди Нэйлор сказала только, что она не желает им зла. Что она борется с дымом. И что она похитила ребенка при помощи этого незнакомца с чистым взглядом.

Не маловато ли для доверия?

И несмотря ни на что, они привезли ее сюда, злоупотребив великодушием человека, который страдает добротой примерно так же, как обычные люди страдают гриппом. Они дожидаются, пока повозка не скроется из виду, и со всех ног бегут по темным улицам. Себастьян перекинул завернутого ребенка через плечо. Мальчик совершенно неподвижен, что выглядит противоестественно. Его чем-то одурманили, заключает Томас. Их новые друзья не очень-то разборчивы в средствах.

И все же какое это облегчение — вновь оказаться в маленьком дворике позади сгоревшего фасада и подняться по узкой лесенке на верхний этаж! Ливия напряжена, когда стучится в дверь. Возможно, она сожалеет о том, что предложила матери это убежище. Ни она, ни Томас не упомянули об особенности Гренделя. Хорошо, о ней узнают, и что тогда? Томас все еще не решил, жалеет он Гренделя или восхищается им. Грендель — это вол в мире гневливых быков; доброе создание, склонное к меланхолии и любящее хорошо поесть. Если будущий мир леди Нэйлор состоит из таких вот Гренделей, это далеко не худший вариант, по мнению Томаса.

Дверь открывает сам хозяин. Сначала он видит только Ливию и взмахивает руками, чуть не затушив огрызок свечи, с которой пришел встречать гостей.

— Вы вернулись! Скорее идите в дом. Вы не поверите…

Потом он замечает в сумраке лестничной площадки леди Нэйлор и Себастьяна.

— Это ваши друзья?

При этих словах он делает шаг назад. За его спиной кто-то бежит к двери.

— Это моя мать, — отвечает Ливия. — Простите, но нам пришлось пригласить ее в ваш дом.

Грендель кивает. Он в растерянности. Его взгляд теперь прикован к Себастьяну и свертку у него в руках. Сверток шевелится, просыпаясь. Сбоку от Гренделя, в тусклом сиянии свечи, возникает еще одно лицо. Томас не сразу узнает его. Дело не в том, что Чарли очень исхудал. С ним случилось что-то еще, какая-то потеря — и куда более серьезная, чем потеря веса. Все же он улыбается. Но потом улыбка замерзает у него на губах. Возможно, присутствие леди Нэйлор иссушило его радость. Вот только смотрит он на Ливию и Томаса, а не на троицу, явившуюся с ними.

«Мы ведь даже не касаемся друг друга, — думает Томас. — Значит, это видно, как дым».

Мгновение спустя Томас протискивается мимо Гренделя и сгребает Чарли в охапку. Друг повисает в его объятьях мешком костей.

Капитан

Забирают меня в четыре двадцать пять по корабельному времени. Допускаю, что это чистая случайность, но, если есть желание напугать человека, застать его в самом ранимом, самом беспомощном состоянии, лучшего момента не найти. Команда еще не вернулась, и предупредить меня о вторжении некому. Поэтому я нахожусь в неведении до тех пор, пока в мою дверь не стучат. Одеться мне не позволяют. Человек в ночной сорочке, под конвоем сходящий по трапу к повозке и сверкающий на ветру голыми ногами: разве бывает зрелище смешнее?