Дым

Чарли умолкает, не зная, сколько он может рассказать. Школьные дела нельзя обсуждать за пределами школы. Никто не объявлял им этого открыто, и все-таки правило существует. Как в любой семье. Когда за столом у вас сидят гости, есть вещи, о которых не говорят.

— Послушайте, — напористо восклицает лавочник, будто защищая свое доброе имя, — если и была посылка, то не из моего заведения.

Из него опять струится дым, не слишком густой, но какой-то пахучий, оставляя на воротнике торговца темные разводы. Лавочник опять оглядывает Чарли сверху донизу, опять смотрит куда-то вдаль, на улицу, выискивая его сообщников.

— Сколько их там было, парень? Сколько банок?

Чарли мотает головой:

— Не знаю. Один ящик, наверное.

Вдруг Ходжсон смахивает монетки с прилавка на пол и орет:

— Ах ты, врунишка! Вон! Я буду жаловаться! Не думай, будто я это так оставлю. Вон, вон отсюда!

От шума собака просыпается, вскакивает на лапы, прижав уши к голове и выгнув спину, крутится в прыжке в поисках источника опасности. Но Чарли уже отступил к двери и теперь выходит наружу, держа в руке коричневый пакет со сладостями. После удушливого запаха карамели и засахаренных орехов холодный воздух действует как оплеуха. Он видит, как за окном кричит лавочник, потрясая кулаком. Дополнением к его жестам служит высокий, прерывистый лай собаки. Этот лай гонится за Чарли по улице; потом налетает ветер и относит его прочь. Но Чарли все равно бежит без остановки до самой околицы.

Дорога до школы кажется длиннее, чем дорога до города.

Чарли рассказывает ему все, начиная с письма. Первые две минуты Томас слушает рассеянно, потом все внимательнее, откусывая кусочки от развернутой лакричной улитки.

— И что ты думаешь? — спрашивает Чарли после того, как заканчивает свой рассказ.

— Ужасная гадость. Лучше бы ты купил ореховой помадки.

— Я серьезно, Томас.

Он видит, что друг тоже серьезен и обдумывает услышанное.

— Не знаю, — говорит Томас, доев улитку. — Наверное, это какой-то наркотик. Вроде опия.

— Вряд ли. Опий можно купить в любой аптеке. Или лауданум, это то же самое.

— Ну, тогда что-то еще. Вещество посильнее опия. И поэтому запрещенное. — Томас пожимает плечами. — Мы не узнаем, пока не доберемся до этих жестянок. Но вот что я тебе скажу. Лавочник знает, что это такое. И твоя мать тоже.

Чарли закусывает нижнюю губу.

— Да, — говорит он, — я тоже так подумал.

— Получается, знают все. Скрывают только от нас, идиотов.

Через два дня Чарли вызывают к Трауту — вопреки обыкновению, не через Крукшенка. Чарли просто обнаруживает в своей ячейке для писем безымянную записку: «Явиться к директору. Ровно в семь». Записка — событие небывалое, и Чарли сразу понимает, что он пропал. Но делать, конечно, нечего, придется идти. Траут спросит, откуда ему известно о фирме «Бисли и сын». Если Чарли сошлется на Крукшенка, привратника прогонят. Если смолчит, то попадет в зубоврачебное кресло. Ему светит трибунал. Возможно, его родителям уже отправили послание.

За ужином безутешный Чарли терзает ножом тепловатую отбивную и наблюдает за тем, как между ним и его товарищами вырастает невидимая стена. Он уже не с ними, просто они этого пока не знают. Томас понял бы его чувства, но его нет рядом: как сквозь землю провалился. Чарли не видел друга с самого завтрака. Никто не поможет ему понять, как свершилось его падение — от примерного ученика до парии.

Чарли рано прибывает к директорской двери и принимается ходить взад-вперед по длинному пустому коридору. За ним неутомимо, как домашние питомцы, следуют комки пыли — отлетают на несколько дюймов при его приближении, а затем гонятся за ним по пятам. Как только он начинает понимать правила их игры, дверь кабинета распахивается, и в коридор высовывается толстая розовая голова Траута.

— Купер! — зовет он; в ответ раздается дробь шагов.

— Явился, сэр!

Чарли так спешит, что пыль разлетается по углам.

В камине жарко горят дрова, наполняя кабинет смолистым ароматом. Перед огнем стоят два кресла, под углом друг к другу, словно между ними идет конфиденциальная беседа. Траут похлопывает по спинке одного из них и садится в другое. Из-за его комплекции сделать это непросто: он становится к креслу спиной, словно ныряльщик на краю платформы, отводит ягодицы назад, наклоняет вперед плечи для равновесия, затем, крякнув, валится в кресло вперед спиной. Чарли опасливо подходит и присаживается на краешек предназначенного ему кресла в скованной позе. Узкое пространство между ручками двух кресел занимает кофейный столик. На нем стоят графин и серебряный поднос с бокалами.

— Портвейн или херес? — любезно спрашивает Траут. Но за любезностью и лоснящимися полусферами его щек поблескивают внимательные глаза.

— Ничего, сэр.

— Ничего? Чушь. Тогда портвейн. — Траут наполняет два бокала. — Вкус нужно развивать. Как и полезные привычки. Джентльмен разбирается в том, что пьет.