Дым

— Спокойнее, Купер, спокойнее. Давайте по порядку. Нет, Аргайл не поедет домой. Это совершенно невозможно, он и сам вам скажет. И как я уже говорил, дядя Аргайла требует навестить его. Поэтому о приезде Аргайла к вашим родителям не может быть и речи. В конце концов, барон Нэйлор — глава одного из самых известных семейств в стране. Как и ваш отец. Ваши родственники одобрят ваше желание завязать полезные знакомства. Они пошлют письмо барону Нэйлору, объяснив, что вы и его племянник очень привязаны друг к другу и рассчитываете провести каникулы вместе. Достаточно лишь намека. Он, вне всякого сомнения, ответит официальным приглашением. Все это на самом деле очень просто.

Потом Траут говорит небрежно, как будто мимоходом, даже не считая нужным смотреть на Чарли:

— Разумеется, совсем необязательно тревожить барона Нэйлора рассказами о проблеме юного Аргайла. О его состоянии. Как и его семью. Чтобы не усложнять жизнь Ар… то есть Томасу. С таким клеймом ему будет вдвое труднее… особенно с учетом позорного поступка его отца. Но к чему говорить все это — вы и так прекрасно понимаете. Вот почему я уверен, что ваше присутствие принесет вашему другу неоценимую пользу.

Траут поднимается с кресла. В других обстоятельствах скрип кожи мог бы показаться комичным. Но глаза директора так проницательны, что никто не примет его по ошибке за шутника или доброго дядюшку, замученного выделением газов. Он провожает Чарли до двери.

— Я получил большое удовольствие от нашей беседы, мистер Купер, очень большое. Надо будет поговорить еще раз. Возможно, после вашего возвращения. Вы поделитесь со мной впечатлениями о поездке. Думаю, это отличная идея. Своего рода рапорт. Как в армии.

Выйдя от директора, Чарли едва не сталкивается со Суинберном, который стоит в темноте на верхней лестничной площадке и тяжело дышит, словно только что прибежал. Чарли быстро проходит мимо, стараясь внушить себе, что это лишь случайность. На нижней площадке горят газовые лампы, но пыль там не танцует. Только при проходе мальчика она поднимается и парит в воздухе, словно черный снег.

— Так ты едешь со мной как нянька или как шпион Траута?

Они опять сидят на полу умывальни — за ваннами их не видно. Сверху, там, где под самым потолком перекрещиваются медные трубы, сидит паук в треугольнике паутины. Может быть, он мертв — попал в собственную ловушку и погиб. А может быть, и нет.

Чарли пропускает вопрос мимо ушей. Допустим, Томас злится, но ведь и он, Чарли, тоже. Оба сняли сорочки на тот случай, если начнут дымить. Пятен быть не должно.

— Надо было рассказать мне, Томас, — говорит он. — Я же твой друг.

Томас отвечает, не глядя на Чарли:

— Да, Чарли, ты мой друг. Но останешься ли ты моим другом, когда я убью кого-нибудь? Когда я стану той женщиной в петле, а тебе будет казаться, будто моя грязь запачкала твою душу? — Он сердито сплевывает, и от слюны поднимается белый дым. — Я гнию. Изнутри. Тут у меня растет что-то, похожее на рак. — Забыв раскрыть сжатую в кулак ладонь, он трет грудь и живот. — Ренфрю говорит, что на континенте есть машина… Ты становишься перед чем-то вроде зеркала, и в нем видна твоя грудная клетка. Кости, если посмотреть туда, белы как снег. А твой дым похож на туман. Чем чернее дым, тем светлее его отражение. — Он снова сплевывает и смотрит на струйку дыма. — Через год-другой я буду сиять как ангел от своей черноты.

Чарли не знает, что сказать. Он уже думал о том, как пересказать Томасу беседу с директором. «Тебя можно излечить», — хочет он сказать, но слова застревают у него в горле.

Когда-нибудь тебя можно будет излечить.

Это совсем не одно и то же.

— Ты с ним знаком? — спрашивает Чарли. — С дядей, который тебя пригласил?

— Видел его в детстве однажды. Вместе с женой. Помню только лысого мужчину и женщину в нарядном платье на другом конце комнаты. Я был слишком мал, чтобы меня представили. Ну, ты знаешь — детские годы греха.

Чарли видит, что Томас снова сплевывает, и понижает голос до шепота:

— Почему ты не можешь поехать домой на Рождество?

Томас фыркает. Струя воздуха окрашена темным цветом.

— Там никого нет. Мать умерла.

— А твой отец?

— Умер. — Теперь он дымит — и через рот, и через кожу. — Опозорен.

— Что он сделал, Томас? Скажи мне.

— Что он сделал? Избил человека до смерти.

Слова падают жестко, коротко, безжалостно. «Вот я какой, — словно говорит Томас, — весь перед тобой, как на ладони». Но также: «Не дави на меня сейчас. А то сломаюсь».

Чарли слышит это и сдерживает дрожь.

— Он избил человека, — повторяет он бестелесным голосом. — Очень хорошо. Как любезно с его стороны. Значит, мы сможем провести каникулы вместе.

Сердце Томаса бьется раз, другой, прежде чем он может что-то сказать или сделать. Его дым меняется, светлеет, становясь скорее серым. Один подросток выдыхает смесь эмоций, второй вдыхает ее. Инфицировать — значит поделиться бременем.

— Придурок.

— Всегда пожалуйста.