Дым

Ливия пытается представить лицо Чарли, когда он говорит это: с приподнятыми бровями, удивляясь самому себе. Вдруг что-то дотрагивается до нее между горлом и грудью, потом поспешно, будто ужаленное, отодвигается. Слишком поздно Ливия понимает, что это была его рука. Чарли искал ее руку. И смутился оттого, что нашел мягкость ее тела.

Она чуть не разражается смехом.

Спустя миг Ливия сама вытягивает руку и касается какой-то части его тела, покрытой одеждой. Должно быть, это бедро, или колено, или бок. Возможность завораживает: как легко продлить касание, когда ничего не видно. Но она тоже убирает руку. Они выбирают менее явное соприкосновение — садятся, прислонившись друг к другу плечами, и Ливия не меняет позу, хотя поджатые ноги вскоре начинают неметь, и она совершенно перестает понимать, где заканчивается ее тело и начинается тело Чарли.

— Сколько мы уже здесь? — спрашивает Ливия.

— Десять минут, — отвечает он. — Десять недель. Но не дольше чем одна смена на руднике.

Смена на руднике. Сколько это? Восемь часов? Десять? Двенадцать?

Помощь не придет, пока эта смена не закончится.

Когда помощь наконец приходит, она заявляет о себе знакомым голосом. Да, Ливия точно слышала его, но не может вспомнить где. Он тихо зовет в темноте и заставляет проснуться. Она поднимает голову от куртки Чарли, которая служит ей подушкой. Лишь когда загорается спичка — слабое, дрожащее пламя, прикрытое просвечивающей насквозь рукой, и в то же время ослепительный, лучистый маяк из другого мира, — голос обретает лицо. Облегчение в душе Ливии скисает, тут же переходя в досаду.

— Ты? Что ты тут делаешь?

Ответный голос проникнут удивлением, настолько же сильным, как ее собственное. И такой же досадой.

— Я живу в этой деревне! Половина ваших слуг отсюда родом. — И потом: — Знала бы, что это вы, не пришла бы.

Это Лиззи, судомойка, которую уволили за воровство накануне Рождества. Она одета в рабочие штаны и куртку, в руке — рудничный фонарь. Подняв стекло, она поджигает фитиль, прикручивает пламя до тусклого язычка и обводит лучом комнату.

— Вся деревня только о вас и говорит. Будто бы вас похитили цыгане. Правда, кое-кто считает, что на самом деле это был побег. — Она презрительно фыркает, не скрывая недовольства. — Так кто тут болен? Вы, как я вижу, вполне себе здоровы.

Ее поведение меняется, едва луч находит Томаса. Повязка пропитана кровью, бурое пятно сидит на его лице, словно многоногий краб, вылезший из морской пучины.

— Это же он! Мистер Мосли ничего не сказал. Только насчет того, что нужна помощь. Я решила, что это какой-то рудокоп. Или беглец, который скрывается от закона.

За последним словом гонится тень: это дым в свете лампы. Он падает через луч, точно пыль. У него нет запаха.

И как по волшебству, недовольство Лиззи исчезает. Она опускается на колени перед койкой, снимает повязку с головы Томаса; смачивает тряпку водой из бутылки, которую принесла с собой, и принимается мыть рану. Потом подзывает Чарли и просит подержать для нее сумку.

— Скорее, мистер Купер. Я обещала погасить фонарь как можно скорее. Свет — против наших правил.

Ливия стоит у них за спинами и наблюдает за работой Лиззи.

— Что ты знаешь о врачевании? — вопрошает она, неспособная соотнести всю эту сцену с тем, что она знает о девушке. — Ты простая служанка.

— Мне приходится помогать, когда с рабочими случаются несчастья. Порезы, ожоги, переломы. А научилась я всему, когда однажды ночью с рудника принесли моего папаню. Со сломанным позвоночником.

— И что с ним стало?

Лиззи вскидывает плечи.

— А вы как думаете? Что станет с человеком, у которого сломан позвоночник?

Опять из ее рта вылетает облачко дыма. И опять он ничем не пахнет. А когда превращается в сажу, то сливается с угольной пылью на полу, на стенах, на их коже и одежде. Сама Лиззи, не обращая внимания на дым, поворачивается к Чарли и просит принести ведро воды из бочки, стоящей чуть дальше по коридору: за дверью к стене прикреплена веревка, по которой можно найти дорогу. Как только Чарли уходит, Лиззи сосредоточивает все внимание на Томасе, а на Ливию даже не смотрит. Будто решила для себя, что мисс Нэйлор вовсе не существует. Это полностью противоречит их прежним отношениям, и Ливия не столько возмущена, сколько заинтригована.

— Почему ты сердишься на меня? Из-за того, что я застала тебя за кражей?

— Я не крала.

— Крала. Я же поймала тебя, когда ты копалась в горе подарков.

— Я ничего не крала, — повторяет Лиззи. — Наоборот, хотела добавить подарок. Спрятать поглубже. — Спустя пару секунд добавляет: — Подарок для него, — и указывает подбородком на Томаса. — А потом появились вы и назвали меня воровкой.

— Ты лжешь. Я видела, как ты дымила: густые зеленые клубы. То же самое, что признание вины.

Лиззи оборачивается и смотрит на Ливию. На длинных ресницах — угольная пыль, придающая глазам поразительную глубину.

— Просто я злилась, вот и все. Готова была глаза вам выцарапать.

И все равно Ливия ей не верит:

— Но тогда ты ничего подобного не говорила. И никакого подарка у тебя в руках не было. Только чужие.