Дым отечества [СИ]

Он бросает стражникам пару монет и они сразу узнают полновесное флорентийское золото, пропускают, не спрашивая: здесь привыкли к подобным гостям. Сразу ясно: этот если не к ромеям, то к толедцам. Конь приметный и плащ приметный, если будет надобность — найдем.

Всадник молод и скорее хрупкого сложения, необычайно деловит и целеустремлен. Он ловит за воротник ближайшего прохожего и, суля ему еще один золотой — жалкому трубочисту столько не заработать и за месяц, будут к Рождеству жене и детям обновки — велит показать ему дорогу к дому Его Светлости герцога Романского и Беневентского.

Мальчишки и попрошайки, толпящиеся у ворот, провожают заезжего кутилу злобными взглядами: не видишь, что ли, мы тут стоим, для чего, спрашивается? Вот теперь и езжай с этим чумазиной.

Всаднику все равно. Ему не жаль ни лошади, ни плаща. Трубочист так же хорош, как всякий иной прочий, а приличия… когда-нибудь в другой жизни. Ему покажут дорогу — чуть более длинную, но зато там меньше людей. Ему откроют ворота — просто узнают в лицо. Он оставит коня слугам — здесь им не нужно давать указания — очень быстро и не сбиваясь с дыхания поднимется по лестнице, пройдет анфиладой комнат, это здание строили толедцы и на свой вкус, увидит знакомую фигуру, поймает краем глаза жест, разрешающий приблизиться. Подойдет. Опустится на колени. Не на одно. На оба.

— Ничтожный слуга Вашей Светлости просит жизни для своего деда.

В паузу поместится несколько довольно длинных мыслей и пара молчаливых проклятий. Марио Орсини услышит все проклятия, уловит только обрывки размышлений — герцог по-прежнему думает слишком быстро для него. Дыша размеренно и на счет, — теперь можно чувствовать боль под ложечкой, голод, усталость, одышку, жажду, — он даже сообразит, что пропустил все, с чего подобало бы начать. Черт с ним, с началом.

— Марио, — бесконечно усталым от сдержанной злости голосом окликнет его герцог, и всадник поднимет взгляд. — Вы опять носите мои цвета?..

— В настоящее время, Ваша Светлость, я полагаю, что они защитят меня лучше всех прочих.

Глава пятая

Как злонамеренным лицам не удалось возмутить покой королевства Аурелия

«Не влезай, убьёт, мудила!» —Ну конечно, влез… Убило.Следом лезет обормот

С криком: «Всех не перебьёт!»Что бы там не говорили —Несгибаемый народ…Тимур Шаов

Тогда

— Ваше Величество! Это ловушка. Ваш брат говорит, что желает ввести в Орлеан армию, чтобы отпраздновать триумф по латинскому образцу, но даже в Роме войска не допускали в черту города! Ваше Величество, войска и чернь готовы целовать пыль из под копыт его коня, и если ваш брат…

— Мой младший брат умен. И прав, победу мало одержать, ее нужно показать.

«Дражайший наш родич и коннетабль,

Просим вас немедля прислать нам списки и сроки, ибо не желаем мы, чтобы победоносные наши войска несли ущерб или терпели недостаток в пище и жилье…

Жанно, если ты поторопишься, а не потащишься позади обоза, то первым услышишь то, чего еще никто не читал».

— Ваша Светлость, это ловушка. Вы знаете, что советники вашего брата ему в оба уха зудят об измене. А теперь вас вызывают в столицу вперед армии. Они хотят убить вас, тут нет иной причины. Ваш брат…

— Мой старший брат и король прав. Нельзя, чтобы думали, что я ему не доверяю.

«Ваше королевское величество,

Нижайший из ваших слуг счастлив сообщить вам…

Луи, черепаха, ты ее закончил?»

Теперь: Франсуа де Валуа-Ангулем

Епископ Дьеппский негодовал. Он кричал, порой переходя на визг, метался по зале, заламывал руки, швырял в стены кубки и столовые приборы. Франсуа слушал, как обычно слушал подобные крики — с покорностью и показным безразличием. Это раздражало, и это был единственный доступный ему способ отплатить.

Затаиться. Замолчать. Потратить все душевные силы на маску равнодушия, недосягаемости, отстраненности. Слова все равно проникали внутрь — не все, но многие. Только не сразу. Потом он лежал без сна долгими часами, пытаясь вытряхнуть из себя ядовитые слова, сжимался в комок, негодовал и даже плакал, спрашивая невесть кого: «За что? Почему? Как он мог? Как он посмел? Это же неправда!»