Дым отечества [СИ]

Его Светлость прочтет, конечно, верно: мы не были до конца уверены, что, заговорив, злоумышленник не обрушит нашу прекрасную, стройную и пришедшуюся по вкусу королю политическую версию. Не были до конца уверены, вот и затягивали допросы, и что даже не вполне удивительно, д'Анже был с нами солидарен. Хотя все мы на словах были очень грозны, очень негодовали и требовали поскорее прояснить истину.

— Он не творил и не заказывал малефициума, не прикасался к заколдованному предмету, однако же, предмет был отправлен среди прочих подарков из его дома, и до покупки его по приказу шевалье предмет был чист, — пересказывает Гордон протоколы. — Шевалье де Сен-Круа мог бы выступать свидетелем, но он отказывается говорить и чинит препоны следствию.

Да, формально шевалье де Сен-Круа можно в чем-то обвинить лишь бессовестным произволом, а произвола тут чинить никто не хочет. Вот только шевалье не просто не желает защитить себя от страшных обвинений, он держится так, словно безоговорочно виновен, и этот парадокс не удается разрешить ни уговорами, ни пыткой. Не касался, не заказывал — и молчит. Что-то скрывает? Кого-то покрывает? Как тут не подумать не на врага, а на ближний круг?

Его Светлость дергает щекой и заключает:

— От вас я ждал большего. Де Сен-Круа утверждает, что не творил и не заказывал чернокнижия, и не лжет. Кто-нибудь догадался спросить у него, что он творил и заказывал? — шаги образуют эхо и не понять уже, сколько людей идет по тюремному коридору — пятеро, десятеро, армия? — Приворот? Отворот? Истребление блох, клопов и вшей?

— Блох? — давится начальник королевской тайной службы.

— Есть составы, которые смертельны для мелких тварей. Но людям одежду ими пропитывать не стоит.

— Там было черное колдовство… Ваша Светлость, вы хотите сказать, что заказчик мог об этом не знать — и заказывать что-то совсем другое?

— Предложите святым отцам списаться с коллегами в Роме. Заказчик мог не знать, более того, при определенных обстоятельствах, сам колдун мог не знать, к кому обращается.

Спросить, думает фицОсборн… ну надо же. Господин герцог очень устал с дороги, во время боя на дороге и во дворце — а то догадался бы, что нам эти вопросы тоже казались очевидными… но мы не хотели их задавать. Никто не хотел. Вдруг ответит? Монахам не отвечал, а своим бы ответил? Хотя по уговору между всеми сторонами никто не допрашивал шевалье наедине. Кстати, как теперь выходить из этого положения?

Может быть, де Сен-Круа так и промолчит до самой смерти? Может быть, он заговорит и расскажет о франконских кознях, арелатской мести, ромских интригах, галльском коварстве, альбийском вероломстве, толедских заговорах, датских торговых интересах… об алеманских баронствах, решивших войти в круг большой политики? О чем угодно, только не о том, что в свите Франсуа вызрел план покушения на Ее Величество?

Дверь — вопреки традициям — не скрипит. Человек внутри — похож на человека. На человека, с которым последовательно плохо обращались, но на человека.

Его Светлость проходит внутрь, смотрит внимательно и роняет страшные, гибельные слова:

— Говорите правду.

Ричард фицОсборн останавливается ровно на полшага позади д'Анже.

Тогда: Людовик Аурелианский, пятый король этого имени

Звуки службы медленно поднимаются от опояски красной к опояске белой и опять красной, по камням и солнечному лучу, к самому своду. И дальше, домой. Нет сомнений в том, где их дом. Но писали эти слова, эту музыку люди. Библию тоже писали люди, иногда не очень проницательные. Разве мог Исав, великий охотник, владыка зверей, не понять, о чем идет речь, когда младший брат предложил ему миску с похлебкой? Разве мог Иаков, великий хитрец и разумник, уступающий только сыну своему Иосифу, не знать, что брат его видит эту детскую хитрость насквозь. Нет, все было договорено заранее. Один хотел уходить и приходить по своей воле, воевать и охотиться и не принимать на плечи ярма. Второй желал быть хозяином стад, пастухом людей — и для того был предназначен природой, если не Богом. Между ними не было ссоры, ссору и все остальное придумали потом, для отца, для его присных, для всех тех, кто все равно ничего бы не понял, а только мешался в чужое дело.

И грех — в этом.

Не в обмене. В обмане.

Дети Иакова своего брата уже не обмануть, не обездолить попытались — а убить. Господь упас его, а сам он упас от бедствий две страны и всю свою кровь, но не лучше ли было бы, если бы Творцу не пришлось оборачивать зло благом?