Дымовая завеса

Через несколько минут бега голец уполз назад, и Балакирев сипящим срывающимся шепотом остановил группу.

Вообще-то Балакиреву следовало выругать себя — не надо было ему держать пистолет в кобуре. Забыл дед старые уроки. Если б это был не мертвый зуб, а живой проворный Мякиш, он бы превратил Балакирева в сито, сквозь дырки можно было бы разглядывать небо.

Капитан передвинул кобуру назад, под куртку, пистолет сунул в рукав, зацепил за резинку: отсюда он сможет достать его в считанные миги и не делать никаких ковбойских движений — это только в кино ковбои выхватывают оружие с умопомрачительной быстротой, в жизни такого не бывает. В жизни все куда медленнее, некрасивее. И люди умирают страшно, до последнего цепляясь за жизнь, сипят, каются, молят небо и других людей, чтобы с ними поделились жизнью, но как поделишься, если умирает человек безнадежный, отпетый — его во всех церквах, во всех отделениях милиции и исполкомах давно уже отпели, а он еще живет, — унижаются, мочатся под себя, и больше, чем просто мочатся, потом их приходится из вонючих портков вытряхивать… Тот, кто производит роковой выстрел в преступника, жалеет потом об этом. Ни святые, ни земные, ни аристократы, ни чернь, ни герои, ни подонки, ни старики, ни молодые — никто не умирает красиво, смерть всегда бывает страшна, всегда безобразит человека.

— Вперед! — снова скомандовал Балакирев в темень, такую тихую и в ту же пору полную разных звуков: в ночи шуршали птицы и мыши, неподалеку бесстрашно тявкал щенок лисицы, бормотал крупный упитанный глухарь, устроившийся наверху, в каменьях; зажав в клюве молодую кедровую шишку, глухарь мотал головой — никому не отдам, никому не отдам! — в ключе возилась выдра.

Через полчаса они уже были в распадке. Оглядели, послушали ночь. Здесь уже было по-настоящему тихо: птицы это место облетали, звери шли в обгиб, опечатывая лапами многокилометровое пространство, оставляя на камнях кровь — недобрым был этот тихий и доверчиво-сонный в спокойный ночной час распадок.

В жилой землянке сейчас должно было находиться два «лесных брата», Мякиш и кто-нибудь еще. Огромный, приметный и в лесу и в городе, Мякиш, пока наблюдали за распадком, ни разу не выходил из землянки. Балакирев склонился над лейтенантами-оперативниками, показал, где им надлежало находиться, задача — перекрывать тропку — ход из землянки; Крутову велел стать в середине тропки и взять под прицел дверь землянки, Галахова поставил у двери, у самого распаха, себе Балакирев отвел самое рискованное — ему надлежало первым войти в землянку.

Спокойно, тихо на сердце у Балакирева, оно едва шевелится, словно просеченное пулей — Балакирев не ощущает его. Как по-прежнему не ощущает шрама — шрам не болит. Не ощущает усталости и лет своих. Покойно Балакиреву — он у цели, все неведомое позади.

«По местам! — жестом скомандовал Балакирев и в ту же секунду отработал отбой, предостерегающе поднял руку: — Группа, замри!»

Беззвучно распахнулась дверь землянки, на пороге показалась литая фигура, заслонила проем целиком, для света не осталось даже щелки. Мякиш. Своих дожидается.

Мякиш приложил ко лбу руку и стал походить на былинного богатыря — красавец, коня только не хватает да палицы со щитом. Всмотрелся в темноту. Свет двух керосиновых ламп, горевших в землянке, все-таки мешал Мякишу, он притворил дверь и слился с ночью. Ничего не стало видно, ни распадка, ни неба, ни землянки, ни самого Мякиша.

Было слышно, как тяжело, с сопением пароходной водоотливки задышал богатырь, обозрел окрестности, далеко в кусты послал увесистый плевок, спустился на несколько шагов вниз, отметил этот проход новым плевком, чуть не выворотив им цепкий куст стланика, только молодые шишки посыпались с веток, через минуту в нем заработала неведомая шумная машина, и сильная, словно бы пущенная из пожарного брандспойта струя подняла сбитые шишки на гребень, поволокла куда-то в камни. Мякиш не боялся, что здешняя природа может пострадать от такого напора и в ней что-то сдохнет, он природу к себе приучил.

Сделав дело, Мякиш поднялся к землянке и, не оглядываясь, не ощущая опасности, втянул свое мощное грузное тело в теплое уютное нутро.

— По местам! — скомандовал Балакирев и первым двинулся к землянке, бесшумно перепрыгнул через глубокое русло Мякишева ручья, поднялся и в последний миг, поддерживая своих ребят, оглянулся. Поморгал глазами — ему сделалось еще покойней, чем было раньше, хорошо сделалось — худо было бы, если б он стоял один у этой землянки, а так он вместе с ребятами, улыбнулся им прощально, подумал о том, что Мякиш сейчас явно может рвануться к двери с ножом, с ружьем, либо с пистолетом — никто не знает, какое оружие у него имеется, и это движение надо будет предугадать, предупредить, еще раз тихо улыбнулся и спокойно потянул на себя дверь.