Дымовая завеса

За окном, растекаясь по пространству, уползала назад много раз измеренная усталыми вагонными колесами темная апрельская ночь.

Пахло не только вкусным ресторанным дымом, но и гарью пространства, запах этот рождал тревожные ощущения, будто где-то совсем рядом проходила линия фронта…

Проснулся Широков оттого, что было светло, даже очень светло, словно бы где-то совсем невысоко висела круглая солнечная коврига, пыталась заглянуть в окна вагонов, посмотреть на людей, но лучи солнечные безнадежно увязали в кудрявых, растекающихся низко над поездом пластах — то ли туман это был, то ли дым — не понять. Если дым, то откуда?

Широков приподнялся, отодвинул в сторону шторку, прикрывавшую окно. Серый, увидев, что хозяин проснулся, заворчал глухо, и Широков, успокаивая его, пробормотал приказным тоном:

— Серый, не дергайся… Чего всполошился? Нам еще ехать да ехать.

Светло было не от солнца, совсем не от него — за окнами вагона полыхал огонь. Самый настоящий огонь, жоркий, голодный, раздуваемый ранним утренним ветерком, из-под пластов пламени выплескивался лохматый сизый дым. Поезд шел сквозь огненный задымленный коридор на малой скорости, машинист подавал частые тревожные гудки, в некоторых местах огонь уже почти подобрался к рельсам, лизал шпалы, путь ему пытались преградить суетливые, похожие на муравьев фигурки, но силы были неравны.

К железной дороге подступали весенние палы — горели разросшиеся кустарники, сухая трава, небольшие трескучие елки, сплошным ковром покрывавшие землю, горели даже жилые строения — мимо прополз брошенный барак с выбитыми окнами, в нем еще три дня назад обитали железнодорожные рабочие, а сейчас их из жилья вытеснил огонь.

Мимо вагона проплыла огромная катушка толстого силового кабеля, — горела и сама катушка, и промасленный, пропитанный масляным составом кабель, проворные хвосты пламени перебегали с места на место, вгрызались в пропитку, в почерневшую обугленную плоть дерева, в битумную оболочку, в оплетку, исчезали, появлялись снова.

— Что случилось? — вскинулся, отрывая голову от подушки, взлохмаченный, с красными от сна глазами Ронжин.

— Да вот… Палы подошли к самым рельсам, кому-то за это надо здорово надрать уши. Видишь, как огонь свирепствует?

Ронжин протер кулаками глаза, притиснулся лицом к стеклу.

— М-да-а, — протянул он удрученно. — Я бы и уши надрал, и задницу, и кое-чего еще, — насчет «кое-чего еще» он не уточнил, чего именно, но добавил довольно зло: — Лопатой обработал бы так, что… Лопаты бы не пожалел, в общем.

— А с другой стороны ничего не обычного тут нет — сельский люд всегда весной выжигал траву на угодьях — сорняки так уничтожали, козявок разных вредных, гусениц, куколок, тлю, короедов, землю очищали…

— Но никогда не сжигали собственные железные дороги.

— Что да, то да.

— Это надо же — спалить катушку дорогущего кабеля… В нищей стране. Тьфу!

— И что самое плохое — никто за это не ответит.

— А чего отвечать? За разграбленные и остановленные, уничтоженные заводы никто не ответил, за украденные миллиарды никто не поставлен к барьеру — даже обычной пощечины за это не дали и вряд ли кто даст, а уж за какую-то жалкую мелочь — катушку кабеля… Да это же тьфу — ничто! Особенно если с позиции всякой революции оценивать потери в мировом масштабе… Куда важнее — целостность карманов разных господ! Фамилии их я не называю.

— Да и не надо. Фамилии их известны без подсказок.

Мимо поезда тем временем медленно проползла горящая деревня, состоявшая из одной длинной улицы. Деревня была брошена, обитали в ней, пожалуй, лишь только бомжи, дома болезненно перекосились, плясали пьяно, крыши у многих строений были проломлены.

Брошенные поселения всегда вызывают горькие ощущения, в горле обязательно возникает твердый комок, сидит там долго и прочно.

Иногда у Широкова возникала мысль: а не наплевать ли на все, не поселиться ли в такой деревне, выбрав дом получше, и не зажить ли в нем жизнью отшельника, заниматься крестьянским трудом и питаться лишь тем, что труд этот пошлет?

И всякий раз, когда в мозгу рождалась такая мысль, Широков не доводил дело до конца, не давал себе окончательного ответа — вопрос повисал…

А Ронжин тем временем ошеломленно качал головой: в Москву он летел рейсом «Трансаэро», а с самолета, как известно, такого не увидишь. В лучшем случае засечешь какое-нибудь облачко и все.

Частые тревожные гудки, которые подавал машинист локомотива, отзывались в душе болью, в затылке что-то звякало беспокойно, словно бы со спины заходил враг и готов был вот-вот напасть. Хотелось обернуться и встретить врага… Но сколько ни оглядывайся — врага все равно не увидишь. Только огонь и дым.

— Не дай бог, где-нибудь прогорят шпалы — тогда все, просядут рельсы, — Ронжин ожесточенно потер кулаками глаза, — катастрофа тогда обеспечена.

— Обеспечена, — досадливым эхом отозвался Широков.