Дымовая завеса

По горящему участку земли поезд двигался долго — не менее полутора часов, — наверное, все расписание на железной дороге пошло коту под хвост, было безнадежно сорвано, — но потом состав потихоньку набрал скорость и через некоторое время пассажиры «сорок третьего веселого» увидели большой город, стоявший на спокойной величественной реке. Это был Ярославль.

Стоянка из-за задержки на горящих путях была сильно сокращена, и очень скоро поезд, нервно постукивая колесами на стыках, двинулся дальше.

Вагон с офицерами запаса еще не успел проснуться, как в купе к нашим героям зашла девочка лет пятнадцати, очень симпатичная, по-взрослому накрашенная, с глазами-вишнями, в руках она держала две банки — одну железную, с сайрой, вторую, стеклянную, — с маринованными огурцами.

— Дяденьки, помогите открыть, — попросила девочка.

— Ты откуда взялась? — удивленно поинтересовался Ронжин.

— Из соседнего вагона.

— У вас там что, мужчин нет?

— Нету. Только одни женщины.

— Ладно, давай твои железки со стекляшками, — Ронжин протянул руку.

Девочка отдала ему банки с жеманным, очень взрослым выражением лица, Широков, увидев это, подумал, что не такая она уж и маленькая.

Ронжин взял со стола выложенный заранее прибор, который все командированные люди прозывают одинаково, с ехидцей «Спутником агитатора», отстегнул кривую, поблескивающую хромированной поверхностью пластинку, коротким ловким движением поддел крышку с огуречной банки, и та, совершив лихой кувырок в воздухе, шлепнулась на пол. Банку сайры Ронжин открыл лезвием ножа, протянул девочке:

— Держи!

Та взяла банку и кокетливо покрутила носком домашнего шлепанца по полу.

— Дяденьки, а хотите, я немного посплю с вами?

Глаза у Ронжина чуть не выкатились из-под бровей и не совершили такой же кувырок, как и крышка, но, несмотря ни на что, подполковник пришел в себя быстрее, чем Широков, и поинтересовался внезапно осипшим голосом:

— А ты из пионерского возраста вышла?

— Вышла.

Подполковник распахнул рот, хлопнул ошалело губами, будто рыба, отравившаяся свежим воздухом, неверяще покрутил головой, но не смог — слова у него прилипли к языку, ни туда ни сюда.

— Ну как, дяденьки, поспать мне с вами или нет?

— Не надо! — рявкнул Ронжин. — Потом ты заявишь, что мы изнасиловали тебя и подашь на нас в суд.

Девочка сожалеюще сморщилась и, сделав негодующее лицо, топнула ногой:

— Дураки вы, дяденьки!

В следующий миг она исчезла, с грохотом задвинув дверь купе.

Широков ошалело покачал головой.

— Ну и ну! Первый раз с таким явлением встречаюсь. — Ронжин издал короткий, какой-то горький смешок.

— Я тоже.

Он, как и Широков, чувствовал себя неловко.

Поезд продолжал идти на восток…

За Уралом вернулись в зиму — хотя на календаре уже было первое мая, расцвет весны, с угрюмых, низко опустившихся облаков посыпал крупный медленный снег. На станциях торговали пивом и мороженым. Мороженое в снег, в минусовую температуру, рождало на коже колючие мурашики — хотелось в тепло.

Цена у пива была разная. В Новосибирске пиво продавали за шестьдесят пять рублей полуторалитровую канистру, в Кирове поллитровая бутылка «Клинского» стоила тридцать пять рублей, в Москве, на вокзале, то же «Клинское» продавали по двадцать рублей. Поллитровка «Жигулевского», — иначе говоря, кружка с шапкой пены, в Москве стоила в два раза дешевле, чем в Тюмени.

Милиционеры, не стесняясь, общипывали торговцев, — пассажиров поездов для них словно бы не существовало совсем, менты их совершенно не замечали и не стеснялись — на глазах у Широкова двое удалых парней с сержантскими лычками на погонах ободрали на сто пятьдесят «деревянных» продавщицу мороженого, и та отдала им деньги, не колеблясь ни секунды, без горького вздоха — привыкла к таким поборам…

К слову, вафельный стаканчик со сливочным мороженым стоил у нее десять рублей.

Безмолвный грабеж этот происходил на станции Тайга, около постамента, на котором красовался памятник — зеленый пассажирский паровоз. Следом беззастенчивые стражи порядка тряхнули морщинистую старушку, торговавшую кедровыми орехами, взяли те же самые сто пятьдесят рублей. Продавала старушка орехи по пятнадцать рублей стакан.

Такого вроде бы не должно было быть — на улице все-таки стоял две тысячи шестой год, двадцать первый век…

— Может, вмешаемся? — предложил Широков подполковнику.

— А толку-то? Нас пошлют на три буквы, тем дело и закончится. Вот если бы мы имели отношение к милиции — тогда другой коленкор.

— Отношения не имеем, — с сожалением произнес Широков.

На станции Тайга вагон с офицерами запаса отцепили от сорок третьего хабаровского… Ронжин помчался к дежурному:

— В чем дело?

— Вопрос не ко мне, а к начальнику станции, — ответил тот спокойно.

Ронжин — к начальнику станции:

— В чем дело?

— Много внеплановых пассажиров, — пояснил тот, — пришлось добавить к сорок третьему три лишних вагона, а ваш вагон на время отцепить… Иначе — перегруз.

— Все понятно, хотя и не очень… А когда отправите нас?

— Думаю, в течение суток.