Дымовая завеса

С седьмого или восьмого заброса он вытащил из воды небольшого, совсем дохлого харюзенка фирменного синего цвета, поспешно снял его с тройника.

— Не пропускай занятий в школе, веди себя хорошо на улице и дома, — опустил харюзенка в воду, — а пока, как говорил писатель Астафьев Виктор Петрович, плыви к папе и маме, скажи, чтобы явились сюда и дали объяснения… Понял? — Широков подтолкнул харюзенка, и тот исчез в течении.

— Имейте в виду, Алексеич, у нас таких не отпускают, — крикнул Сергей Иванович, — это вполне взрослая рыба.

— А я думал — школьник младшего возраста либо того чище — детсадовец.

— Нет, Алексеич, это был не детсадовец, а вполне взрослый товарищ…

— Я попросил, чтобы он папу с мамой привел.

— Не приведет, — сказал Сергей Иванович и выбросил на берег темного, словно бы посиневшего от холода хариуса. — Водится еще рыбка в ледяном Невере! Так, глядишь, и на уху наловим.

— А на жареху?

— На жареху тоже наловим, — убежденно произнес Сергей Иванович.

Но было уже понятно, что клюет хариус сегодня на Невере редко и неохотно: то ли пора еще не подоспела и все успехи по части клева — явление временное, то ли на наступление какого-нибудь весеннего снега реагирует, — непонятно…

Съеженный недоросток-харюзенок ни папу, ни маму, естественно, не привел — привык в школе к безнаказанности, разгильдяй, — и Широков потихоньку двинулся по течению вверх, швыряя блесну в места, которые отмечал на ходу — в заводь, тянувшуюся к берегу, к мокрой кромке земли, в круг, неожиданно вспухший в течении, в водоворот, где могут крутиться разные козявки, подхваченные течением… Но поклевок не было.

До слуха его донесся далекий сдавленный шум. Раньше этого шума Широков не засекал — вроде бы не было его…

Оглянувшись, Широков увидел, что Сергей Иванович идет следом за ним, также бросает блесну в места, где может стоять рыба, и также пока безрезультатно.

— Что за шум, а драки нету? — выкрикнул ему Широков, но Сергей Иванович в этот момент подсек что-то, может быть, даже ленка, — подсек неудачно и огорченно махнул рукой:

— Шум, спрашиваешь? Там камни… пороги. По весне, когда воды много, шумят обязательно.

— Пороги?

— Ну-у… типа порогов. Рыба там водится крупная. Везучие ловцы вытягивают достойные экземпляры.

— Попробуем, попробуем, — Широков сменил желтую блесну на белую. — А вдруг?

Откуда-то из-за сопок прибежал неспешный ветерок, был он такой холодный, что пробил до костей, каждую костяшку обернул ледяной ватой. Сергей Иванович не выдержал, съежился.

— У-уф! — выдохнул трубно. — Побегу к костру, малость погреюсь, — и проворно припустил на девчоночьи вскрики, к костру, который разожгла Дарья (похоже, она решила не дожидаться ухи и начала готовить обед), а Широков двинулся дальше, к порогам.

Серый, оставив девчонок, побежал за ним, настороженно поглядывая по сторонам и принюхиваясь к невидимым следам.

«Что-то чует», — отметил Широков.

Уже много времени миновало с той поры, когда Широков оставил границу и начал жить по своим правилам, но граница продолжала для него оставаться мерилом поступков, явлений, событий, понятий, вещей, осознания того, что такое хорошо и что такое плохо, характеров человеческих, вообще бытия, и от мерила этого он, наверное, никогда не отойдет…

Да и поздно, если честно, отходить — в его возрасте правил жизни не меняют и шкуру не перелицовывают.

Сколько, спрашивается, осталось ему жить? Десять лет? Пятнадцать? Восемнадцать?

Честно говоря, на срок больше пятнадцати лет Широков не надеялся.

Белая блесна не привлекла хариуса, и он сменил ее на розовый «блюфокс». Сделал заброс.

Заброс получился пустым. Хотя блесна вернулась не пустая — глубина здесь оказалась небольшая, снасть коснулась дна и, подцепив черную кривую деревяшку, вылетела на поверхность.

— Тьфу! — отплюнулся Широков. — Такая дубина не только хариуса — кита отпугнет.

Он был прав — даже если на тройнике повиснет тонкая нитка, к блесне не приблизится ни одна рыба.

Сковырнул деревяшку с крючков, щелчком послал себе под ноги. Серый, теперь державшийся хозяина, не отходивший от него, глухо, как-то неясно заворчал, словно бы в глотке у него скопился мелкий галечник, заворочался неторопливо, издавая стертый звук. Широков огляделся — похоже, где-то рядом находился человек.

Но нет, берег был пуст, только с далеких угрюмых сопок продолжал тянуть, издавая едва слышный стон, холодный ветер — все-таки рано еще было появляться рыбакам на Невере.

Но тогда чего рычит Серый? Кого он чует? Широков присел на корточки, глянул в одну сторону, в другую — никого.

А Серый продолжал рычать. Широков, за многие годы научившийся чувствовать опасность задолго до того, когда она возникала реально, вновь ощутил тревогу; внутри, в душе, совсем неглубоко, шевельнулось что-то громоздко, встряхнуло его тело. Борясь с тревогой, он вновь бросил в реку блесну, попал точно в длинную, отчетливо нарисовавшуюся на поверхности течения струю.

Тут обязательно должна водиться рыба. Но рыбы не было, источающая легкий розовый свет блесна покорно подползла к берегу, и он выдернул ее из воды.