Дж. Д. Сэлинджер

– Ладно, – сказал Тедди. Он сидел, откинувшись на спинку шезлонга, а голова его была повернута к Николсону. – Знаете, вот в Библии написано про яблоко, которое Адам съел в Райском саду? – спросил он. – Знаете, что было в яблоке? Логика. Логика и все рассудочное. Больше ничего не было. Поэтому – я вот к чему клоню – вам нужно все это выблевать, если хотите увидеть все таким, каково оно есть. А когда выблюете, у вас больше не будет хлопот с деревяшками и всем прочим. Вы не будете тогда видеть, как все постоянно прекращается. И будете знать, что есть на самом деле ваша рука, если вам интересно. Понимаете? Вы следите за мыслью?

– Слежу, – довольно кратко ответил Николсон.

– Беда в том, – сказал Тедди, – что большинство не хочет видеть все таким, каково оно есть. Они ведь не желают просто бросить рождаться и умирать. Им только и хочется все время новых тел – а вовсе не остановиться и остаться с Богом, где по-настоящему хорошо. – Он чуть подумал. – Такую компанию яблоневых плодожорок еще поискать, – сказал он. И покачал головой.

В этот миг перед Тедди и Николсоном остановился стюард в белой куртке, обходивший всю палубу, и спросил, не желают ли они утреннего бульона. Николсон вообще не отреагировал. Тедди сказал:

– Нет, спасибо, – и стюард двинулся дальше.

– Не хочешь говорить – не говори, – с подчеркнутой резкостью сказал Николсон. Он стряхнул с сигареты пепел. – Но правда это или нет, что ты сообщил всей бригаде «Лейдеккера» – Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу, всем, – когда, где и как они в конечном итоге умрут? Правда или нет? Если не хочется об этом говорить, тогда и не надо, но слухи по Бостону…

– Нет, не правда, – с нажимом произнес Тедди. – Я сообщил им места и время

, когда им лучше быть очень, очень осторожными. И сказал, чем бы им неплохо заняться… Но ничего такого я им не говорил. Я не сказал, что это неизбежно, – в этом вот смысле. – Он опять вынул платок и высморкался. Николсон ждал, наблюдая. – И профессору Питу я ничего подобного не говорил. Во-первых, он там один не валял дурака и не задавал мне всяких вопросов. В смысле, я профессору Питу сказал только, что ему не стоит преподавать с января, вот и все. – Тедди помолчал, откинувшись на спинку шезлонга. – А остальные профессора – они практически вынудили меня все это им наговорить. Когда с опросом уже закончили, пленку записали, уже довольно поздно было, а они всё сидели, курили, их на игривость потянуло.

– Но ты не говорил Уолтону или Ларсену, к примеру, когда, где или как в конечном итоге их постигнет кончина? – упорствовал Николсон.

– Нет. Так я не говорил, – твердо сказал Тедди. – Я им не хотел говорить ничего такого, а они все время об этом твердили. Как бы начал профессор Уолтон. Сказал, что ему бы так хотелось узнать, когда он умрет, потому что он бы тогда знал, какую работу делать, а какую нет, и как лучше всего время тратить, и все такое. А потом они все стали… Вот я им немного и рассказал.

Николсон ничего не ответил.

– Но я им не говорил, когда они на самом деле умрут. Этот слух очень ложный, – сказал Тедди. – Мог бы, но я же знал, что в душе им этого знать не хочется. В смысле, я знал, что, хоть они все и преподают религию, философию и прочее, им все равно довольно-таки страшно умирать. – Тедди посидел – или полежал – минутку, ничего не говоря. – Так глупо, – сказал он. – Когда умираешь, ты же только, елки-палки, вылетаешь из тела, вот и все. Батюшки, да все это делали тысячи раз. Если никто не помнит, это же не значит, что они этого не делали. Так глупо.

– Возможно. Возможно, – сказал Николсон. – Но логический факт остается: сколь разумен бы ни…

– Так глупо, – снова сказал Тедди. – Например, у меня минут через пять плавание. Я могу спуститься к бассейну, а в нем, скажем, не будет воды. Может, сегодня ее в бассейне меняют, например. Но вот что вполне вероятно: я подойду к краю, на дно, скажем, глянуть, и моя сестра подкрадется сзади и как бы меня туда столкнет. Я могу раскроить себе череп и мгновенно умереть. – Тедди посмотрел на Николсона. – Такое возможно, – сказал он. – Моей сестре всего шесть лет, она немного жизней пробыла человеком, и я ей не сильно нравлюсь. Такое возможно – запросто. Но что здесь трагического? В смысле, чего тут бояться? Я же просто сделаю то, что должен сделать, вот и все.

Николсон глуховато фыркнул.

– С твоей точки зрения, может, и не трагедия, но для твоих мамы с папой – событие определенно прискорбное, – сказал он. – Когда-нибудь об этом задумывался?