Дж. Д. Сэлинджер

Сделав последнюю запись, Тедди не оторвался от страницы, а оставил ручку наизготове, словно будет написано что-то еще.

Он очевидно не осознавал, что у него появился одинокий заинтересованный наблюдатель. Футах в пятнадцати к носу от шезлонгов и в восемнадцати-двадцати ослепительно солнечных футах в высоту от лееров Спортивной палубы за ним пристально следил молодой человек. Это длилось уже минут десять. Молодой человек вдруг резко снял ногу с леера – явно уже пришел к какому-то решению. Мгновение постоял, все так же глядя на Тедди, затем отошел, скрылся с глаз. Однако всего минуту спустя появился, бесцеремонно вертикальный, среди шезлонгов. Ему было лет тридцать или меньше. Он двинулся прямо к Тедди по проходу, бросая краткие отвлекающие тени на страницы романов отдыхающих и довольно непринужденно (если учесть, что был единственной движущейся в полный рост фигурой) переступая кошелки с вязаньем и прочие пожитки.

Тедди вроде бы не заметил, что кто-то остановился в ногах его шезлонга – или, раз уж на то пошло, отбрасывает тень на его блокнот. Но в ряде-другом у него за спиной тем не менее пару человек отвлечь оказалось легче. Они воззрились снизу вверх на молодого человека – эдак возможно взирать только из шезлонгов. Но молодой человек держался так, будто может простоять здесь сколько угодно – если ему позволят мелкий пустячок: хотя бы одну руку он будет держать в кармане.

– Приветик! – сказал он Тедди.

Тот поднял голову.

– Привет, – сказал он. Отчасти закрыл блокнот, отчасти позволил ему закрыться самостоятельно.

– Не против, если я присяду? – спросил молодой человек с неисчерпаемой вроде бы сердечностью. – Тут занято?

– Вообще-то эти четыре шезлонга – моей семьи, – ответил Тедди. – Только родители еще не встали.

– Не встали? В такой-то день, – произнес молодой человек. Он уже опустился в кресло справа от Тедди. Шезлонги стояли так близко друг к другу, что подлокотники их соприкасались. – Это богохульство, – продолжил он. – Совершеннейшее богохульство. – Он вытянул ноги – необычайно тяжелые в бедрах, каждая толщиной чуть ли не в человеческое туловище. Облачен он был, по большей части, в обмундирование Восточного побережья: сверху стрижка под газон, снизу вытертые грубые башмаки, а посредине наряд несколько смешанный – темно-желтые шерстяные носки, темно-серые брюки, рубашка с воротником на пуговках, галстука нет, а пиджак в елочку, вероятно, должным образом состарили где-нибудь на популярном семинаре для аспирантов Йеля, Гарварда или Принстона. – Господи, что за божественный день, – благодарно произнес он, щурясь на солнце. – В руках погоды я абсолютная пешка. – Тяжелые ноги свои он скрестил в лодыжках. – Вообще-то известно, что я способен воспринять совершенно обычный дождливый день как личное оскорбление. Поэтому такая погода для меня – абсолютная манна. – Хотя голос его в обычном смысле звучал культурно, разносился он более чем адекватно, как будто молодой человек вступил сам с собою в сговор: что бы ни сказал он, все прозвучит более-менее нормально – разумно, грамотно, будет даже забавлять или волновать Тедди или же людей в заднем ряду, если они прислушаются. Он покосился на Тедди и улыбнулся. – А у тебя как с погодой? – спросил он. Улыбка его не смотрелась непривлекательно, однако была светской, иначе – болтливой, и отражала, хоть и косвенно, его самомнение. – Тебя погода никогда не доводит до полного умопомешательства? – улыбнулся он.

– Я не принимаю ее на свой счет, если вы об этом, – ответил Тедди.

Молодой человек расхохотался, и голова его откинулась.

– Чудесно, – сказал он. – Меня, кстати, зовут Боб Николсон. Не уверен, что в спортзале мы до этого дошли. Как тебя зовут, я, разумеется, знаю.

Тедди чуть поерзал и сунул блокнот в боковой карман.

– Я там сверху смотрел, как ты пишешь, – говорливо продолжил Николсон и показал. – Боже праведный. Трудился ты просто как пчелка.

Тедди глянул на него.

– Я писал у себя в блокноте.

Николсон кивнул и улыбнулся.

– Как Европа? – спросил он, чтобы поддержать беседу. – Понравилась?

– Да, очень, спасибо.

– Где побывали?

Тедди вдруг нагнулся и почесал икру.

– Вообще-то перечислять все места долго, потому что мы взяли машину и покрывали сравнительно большие расстояния. – Он снова откинулся на спинку. – Но мы с матерью преимущественно были в Эдинбурге, Шотландия, и Оксфорде, Англия. Мне кажется, я говорил вам в спортзале, что в обоих местах меня должны были опросить. Преимущественно в Эдинбургском университете.

– Нет, по-моему, ты не говорил, – ответил Николсон. – Потому мне и стало интересно, чем это ты там занимался. Ну и как прошло? Тебя прессовали?

– Извините? – переспросил Тедди.

– Как там все было? Интересно?

– Временами да. Временами нет, – сказал Тедди. – Мы слишком надолго задержались. Отец хотел вернуться в Нью-Йорк немного раньше, не на этом корабле. Но кое-кто приехал познакомиться со мной из Стокгольма, Швеция, и Инсбрука, Австрия, поэтому пришлось их дожидаться.

– Так оно всегда и бывает.

Тедди в первый раз глянул на него прямо.

– Вы поэт? – спросил он.