Дж. Д. Сэлинджер

– Будь добр, закрой этот свой рот, – рассеянно ответила она. Подошла к аптечке. Та располагалась над раковиной у стены. Миссис Гласс открыла зеркальную дверцу и обозрела забитые полки взглядом – точнее, хозяйским прищуром – убежденного аптечного садовника. Пред нею изобильными рядами выстроилась толпа, так сказать, фармацевтики золотой[183], плюс некоторое количество технически менее изобретательных пустяковин. Полки несли на себе йод, меркурохром, витаминные капсулы, зубную нить, аспирин, «Анацин», «Бафферин», «Аргирол», «Мастерол», «Экс-Лакс», молочко магнезии, «Сол Гепатика», «Аспергам»[184], две бритвы «Жиллетт», одну «Шик-Инжектор», два тюбика крема для бритья, гнутый и несколько драный снимок толстого черно-белого кота, спящего на перилах веранды, три расчески, две щетки для волос, бутылек мази для волос «Дикий корень», бутылек средства от перхоти «Фитч», коробочку глицериновых суппозиториев без маркировки, капли в нос «Викс», «Викс ВапоРаб», шесть брусков «кастильского мыла»[185], корешки трех билетов на музкомедию 1946 года («Зовите меня “мистер”»[186]), тюбик крема для удаления волос, коробку «клинексов», две морские ракушки, сколько-то стертых на вид наждачек, две баночки очищающего крема, три пары ножниц, пилочку для ногтей, прозрачный голубой шарик (игроки в шарики, по крайней мере – в двадцатые годы, такие называли «чистяками»), крем для сужения расширенных пор, пинцет, корпус от девичьих или женских золотых часиков без ремешка, коробок двууглекислой соды, девчачье интернатское колечко с оббитым ониксом, бутылек «Стопетта»[187]

– и, вообразимо это или нет, еще целую гору всего прочего. Миссис Гласс деловито потянулась, сняла с нижней полки нечто и с приглушенным жестяным звяком выронила его в мусорную корзину. – Я сюда тебе кладу эту новую зубную пасту, которой нынче все бредят, – объявила она, не оборачиваясь, и сдержала слово. – И хватит уже чистить этим дурацким порошком. Он тебе с зубов всю хорошенькую эмаль сотрет. А у тебя – хорошенькие зубки. Ты бы хоть следил за ними как положено…

– Кто сказал? – Из-за шторки донесся плеск взбаламученной воды. – Кто, к чертовой матери, сказал, что он сотрет с моих зубов всю хорошенькую эмаль?

– Я сказала. – Миссис Гласс окинула свой садик последним критическим взглядом. – Так что, пожалуйста, пользуйся. – Она чуть подтолкнула неоткрытую коробочку «Сол Гепатика» совком протянутых пальцев, чтобы выровнять ее с другими вечнозелеными в ряду, потом закрыла дверцу. Отвернула холодный кран. – Интересно, кто моет руки, а потом не чистит за собой раковину, – мрачно сказала она. – Предполагается, что в этой семье все взрослые. – Она увеличила напор воды и кратко, но тщательно обмахнула раковину одной рукой. – Ты, наверно, еще не поговорил со своей младшей сестрой, – сказала она и повернулась к занавеске.

– Нет, я еще не поговорил со своей младшей сестрой. Может, теперь уберешься отсюда к черту?

– А почему не поговорил? – вопросила миссис Гласс. – Мне кажется, это некрасиво, Зуи. Мне кажется, это совсем некрасиво. Я же тебя отдельно попросила: пожалуйста, сходи проверь, все ли…

– Во-первых, Бесси, я всего где-то час назад встал. Во-вторых, вчера вечером я разговаривал с ней целых два часа подряд, и мне кажется, что ей честно не хочется с нами разговаривать, черт возьми, еще и сегодня. А в-третьих, если ты не выйдешь из ванной, я подожгу эту уродскую занавеску. Я не шучу, Бесси.

Где-то посреди этих трех наглядных пунктов миссис Гласс бросила его слушать и села.

– Иногда я просто готова прикончить Дружка за то, что у него нет телефона, – сказала она. – Это же излишне. Ну как взрослый человек может так жить

– без телефона, без ничего? Никто в уединение ему вторгаться не будет, если он его хочет, но, по-моему, совершенно не обязательно жить затворником.

 – Она раздраженно поерзала и скрестила ноги. – Господи боже мой, это даже небезопасно! А если ногу, например, сломает? В этих своих лесах. Мне это просто покоя не дает.

– Не дает, значит, а? Что именно тебе не дает покоя? Что он сломает ногу или что у него нет телефона, когда тебе хочется?

– И то, и другое не дает мне покоя, юноша, к твоему сведению.

– Ну… так и остынь. Не трать времени. Ты такая дура, Бесси. Почему ты такая дура? Ты же знаешь Дружка, елки-палки. Если он даже забурится на двадцать миль в леса, обе ноги переломаны, а в спине стрела торчит, он все равно приползет к своей пещере, лишь бы убедиться, что, пока его не было, никто в ней украдкой не мерил его галоши. – Из-за шторки донесся краткий, довольный, хоть и несколько злорадный гогот. – Ты уж мне поверь. Ему его чертово уединение слишком дорого, чтоб просто так подохнуть где-нибудь в лесах.