Дж. Д. Сэлинджер

– Здесь никто и не требует подохнуть, – сказала миссис Гласс. Суетливо и необязательно она поддернула сетку на голове. – Я все утро напролет пыталась дозвониться до этих его соседей дальше по дороге. Они даже трубку не берут. Это бесит, что до него не добраться. Ну сколько раз я уже умоляла его снять этот дурацкий телефон из их с Симором старой комнаты. Это же ненормально. Когда что-то по-настоящему случится и телефон ему понадобится…

Просто бесит. Вчера вечером дважды пыталась, и еще раза четыре сегодня…

– Что это значит, «бесит»? Во-первых, чего ради каким-то чужим людям дальше по дороге быть у нас на побегушках?

– Здесь никто и не требует никаких побегушек, Зуи. Не дерзи мне, пожалуйста. К твоему сведению, я очень волнуюсь за этого ребенка. К тому же, мне кажется, Дружку следует рассказать. Просто к твоему сведению, мне кажется, он никогда меня не простит, если в такое время я с ним не свяжусь.

– Ладно, ладно! Ну позвони тогда в колледж, чего теребить соседей? Все равно он сейчас не будет сидеть у себя в пещере, сама же знаешь.

– Будь так любезен, не повышай на меня, пожалуйста, голос, юноша. Здесь не глухие. К твоему сведению, я звонила в колледж. И по опыту знаю, это совершенно без толку. Они просто оставляют записки у него на столе, а он, по-моему, к своему кабинету и близко не подходит. – Миссис Гласс всем телом резко подалась вперед и схватила что-то с крышки бельевой корзины. – У тебя там терка есть? – спросила она.

– Это называется «мочалка», а не «терка», и, черт бы все это побрал, Бесси, мне потребно одно – чтобы меня в этой ванной оставили в покое. Мое единственное простейшее желанье. Если бы мне хотелось, чтоб сюда набились все прохожие тучные ирландские розы, я бы так и сказал. Давай, ну. Иди.

– Зуи, – терпеливо произнесла миссис Гласс. – Я держу чистую терку в руке. Тебе надо или не надо? Да или нет, пожалуйста.

– О боже мой! Да. Да. Да. Как ничто более в этой жизни. Кидай сюда.

– Я не стану ее туда кидать, я ее тебе передам. В этой семье всегда всё кидают.

Миссис Гласс поднялась, сделала три шага к душевой занавеске и дождалась, когда бестелесная рука востребует мочалку.

– Огромное тебе спасибо. А теперь, будь добра, выметайся отсюда. Я уже сбросил фунтов десять.

– Так неудивительно! Ты в этой ванне сидишь чуть ли не до посинения, а потом… А это что? – С величайшим интересом миссис Гласс нагнулась и подняла рукопись, которую Зуи читал до ее появления в кадре. – Это мистер Лесаж прислал новый сценарий? – спросила она. – На полу? – Ответа она не получила. Так Ева спрашивала бы Каина, не его ли это славная новая мотыга валяется под дождем[188]. – Самое место для рукописи, должна сказать. – Она переместила сценарий к окну и бережно положила на батарею. Посмотрела сверху, словно проверяя на влажность. Жалюзи на окне были опущены – Зуи всегда читал в ванне при свете трех лампочек на потолке, – но снаружи на титульную страницу просочилась толика утреннего света. Миссис Гласс склонила голову набок, чтобы лучше разобрать название, одновременно извлекая из кармана кимоно длинную пачку сигарет. – «Сердце – осенний скиталец», – задумчиво прочла она вслух. – Необычный заголовок.

Реакция из-за шторки последовала – хоть и чуточку запоздалая, но восторженная.

– Как? Какой заголовок?

Миссис Гласс уже выставила караулы. Она отступила и вновь уселась с зажженной сигаретой в руке.

– Необычный, я сказала. Я не говорила, что он прекрасный или какой-то, поэтому просто…

– Ах-х, ей-же-ей! Тебе приходится подыматься спозаранку, малютка Бесси, чтоб не пропустить ничего стильного. Хочешь знать, что за сердце у тебя? Твое сердце, Бесси, – осенняя мусорка. Как тебе такое приметное название, а? Ей-богу, многие – многие несведущие – полагают, будто Симор и Дружок – единственные в семье, черт бы их драл, литераторы. Когда я думаю, когда присаживаюсь на минутку и задумываюсь о чуткой прозе, о мусорках, каждый день моей жизни идет…

– Ладно, ладно уже, юноша, – сказала миссис Гласс. Как бы ни ценила она заголовки телепостановок, как бы ни обстояло у нее с эстетикой в целом, в глазах ее зажегся огонек – не более огонька, но все же огонек, – знаточеского, хоть и извращенного удовольствия от того, с каким изяществом ее младший и самый симпатичный сын ее изводит. На долю секунды огонек этот заменил сплошную изношенность и, говоря просто, конкретную тревогу, что проступала у миссис Гласс на лице, когда она вошла в ванную. Тем не менее она тут же перешла к обороне: – А что не так с заголовком? Очень необычный. Ты! Тебе же что ни возьми – все банальность и уродство! Я же ни разу от тебя не слышала…