Дж. Д. Сэлинджер

Комната – уникально – выходила на юг. Прямо через переулок стояла частная женская школа о четырех этажах – флегматичное и довольно индифферентное, неприметное на вид здание, которое редко оживало где-то до половины четвертого, когда на каменные ступени собирались поиграть в кремушки или ступбол дети из бесплатных школ Второй и Третьей авеню. Квартира Глассов была на пятом – на этаж выше школы, и в этот час над школьной крышей сияло солнце и било прямо в голые окна гостиной. Солнце обходилось с комнатой весьма не по-доброму. Не только мебель в ней была стара, по сути некрасива, в катышках воспоминаний и сантиментов, но и сама гостиная в прошлом служила ареной бесчисленных хоккейных и футбольных (как в полном контакте, так и понарошку) матчей, и без царапин и вмятин не осталось, кажется, ни одной мебельной ножки. Шрамы виднелись и почти на уровне глаз – от довольно внушительного ассортимента летающих объектов: хэки-сэков[203], бейсбольных мячей, стеклянных шариков, ключей от роликов, стирательных резинок и даже – был такой приметный случай в начале тридцатых годов – летающей безголовой фарфоровой куклы. Но особенно жестоко солнце поступало с ковром. Тот первоначально был красно-портвейного цвета – а под лампой выглядел таким и до сих пор, – но теперь на нем повыцветали пятна, очертаниями довольно похожие на поджелудочные железы: все они служили отнюдь не сентиментальными напоминаниями о целой череде домашних животных. Солнце в этот час сияло далеко, глубоко и безжалостно, до самого телевизора – било его в немигающий циклопный глаз.

Миссис Гласс, которой самые вдохновенные, самые радикальные мысли приходили в голову на порогах чуланов с бельем, уложила свое младшее дитя на диван с розовыми перкалевыми простынями сверху и снизу и накрыла голубым кашемировым платком. Теперь Фрэнни спала на левом боку, лицом к спинке и стене, и подбородок ее чуть упирался в подушки, разбросанные вокруг. Рот ее был закрыт, хотя не плотно. А вот правая рука поверх платка была не только не разжата, а, напротив, собрана в тугой кулак: пальцы стиснуты, большой внутри, словно в двадцать лет она вновь обратилась к бессловесной, щетинистой самообороне детской площадки. И здесь, на диване, следует заметить, солнце, вопреки своей беспощадности к остальной комнате, вело себя изумительно. Оно вовсю заливало волосы Фрэнни – совершенно черные и очень славно подстриженные, к тому же за последние три дня мытые столько же раз. Солнце вообще-то заливало весь платок, и на игру его теплого яркого света по голубой шерсти тоже очень стоило посмотреть.

Зуи, едва ли не прямиком из ванны, с зажженной сигарой во рту довольно долго простоял в изножье дивана – сначала деловито заправлял белую сорочку, потом застегивал манжеты, потом стоял и смотрел просто так. Сигару его сопровождала морщина на лбу, словно потрясающие светоэффекты «создал» режиссер, к чьему вкусу юноша относился более или менее с подозрением. Несмотря на необычайную тонкость черт, возраст и общее телосложение – в одежде Зуи легко мог бы сойти за молодого danseur’a[204] в легком весе, – сигара вовсе не выглядела отчетливо чужеродной. Во-первых, нос у Зуи был отнюдь не кнопка. Во-вторых, сигары у Зуи никаким явным манером не выглядели пижонством юнца. Он их курил с шестнадцати лет, а уже регулярно, до дюжины в день – по большей части, дорогие панателы, – с восемнадцати.

Кофейный столик вермонтского мрамора – прямоугольный и довольно длинный – стоял параллельно и очень близко к дивану. Зуи резко шагнул к нему. Сдвинул в сторону пепельницу, серебряную сигаретницу и номер «Харперз Базар», затем сел в узкую щель прямо на холодную мраморную столешницу лицом к голове и плечам Фрэнни – почти нависнув над ними. Глянул на ее сжатую руку на голубом платке, после чего довольно нежно, держа сигару в руке, взялся за сестрино плечо.

– Фрэнни, – сказал он. – Фрэнсис. Пойдем, дружок. Не пропускать же лучшую часть дня… Пойдем, дружок.

Фрэнни проснулась резко – даже вздрогнув, словно диван неожиданно наехал на ухаб. Приподнялась на локте и сказала:

– Фу. – Прищурилась на утреннее солнце. – Почему такое солнце? – Она не вполне осознала, что Зуи рядом. – Почему такое солнце? – повторила она.

Зуи довольно пристально за ней наблюдал.

– Солнце, дружок, я ношу с собой повсюду, – ответил он.

По-прежнему щурясь, Фрэнни уставилась на него.

– Ты меня зачем разбудил? – спросила она. Сон еще тяжко обволакивал ее, и она не капризничала по-настоящему, но ясно было, что она ощущает некую растворенную в воздухе несправедливость.

– Ну… тут вот в чем дело. Нам с братом Ансельмо[205] предложили новый приход. На Лабрадоре, понимаешь ли. И нам бы хотелось, чтобы ты нас благословила перед нашим…