Дж. Д. Сэлинджер

– Ну само собой, поехал, как дебил! У меня никакой силы воли! – ответил Зуи. Он закрыл крышку – нетерпеливо, но не хлопнув. – У меня беда в том, что я не доверяю приезжим. И плевать, сколько они уже в Нью-Йорке живут. Всегда боюсь, что их машина собьет, где-нибудь отмутузят, пока они ищут армянский, допустим, ресторанчик на Второй авеню. Или еще какая чертовня. – Он угрюмо пустил струю сигарного дыма поверх «Не надо быть гадюкой, крошка». – В общем, я поехал, – сказал он. – И там сидел старина Дик. Такой унылый, такой тоскливый, у него было столько важных вестей, что подождать до сегодня он никак не мог. Сидел за столиком в джинсах и отвратном спортивном пиджаке. Беженец из Де-Мойна в Нью-Йорке. Я его чуть не убил, богом клянусь. Ночка дай боже. Я проторчал там два часа, а он мне рассказывал, какой я превосходный сукин сын и какое семейство гениальных психотиков и психопатов меня породило. А

потом, когда закончил анализировать меня – и Дружка, и Симора в придачу, которых ни разу в жизни не встречал, – и зашел своим мозгом в тупик, где никак не мог решить, кем ему быть весь остаток ночи – какой-нибудь Колетт с кулаками или каким-нибудь недомерком Томасом Вулфом[208]

, – вдруг вытаскивает из-под стола роскошный «дипломат» с монограммой и сует мне под руку этот новый сценарий в час длиной. – Зуи совершил в воздухе пасс, точно отмахиваясь от предмета обсуждения. Однако с табурета поднялся слишком уж беспокойно – по-настоящему отмахнуться не получилось. Сигара у него была во рту, руки – в задних карманах. – Столько лет я слушал, как Дружок распространяется об актерах, – сказал он. – Боже мой, сколько бы я ему наговорил о Знакомых Писателях. – Мгновенье он рассеянно постоял, затем бесцельно засуетился. Остановился у «Виктролы» 1920 года, безучастно воззрился на нее и смеху ради дважды гавкнул в раструб динамика. Фрэнни хихикнула, не сводя с Зуи глаз, но он нахмурился и двинулся дальше. У аквариума с тропическими рыбками, стоявшего на радиоприемнике «Фрешмэн» 1927 года, вдруг нагнулся и вынул сигару изо рта. Вгляделся в аквариум с безусловным интересом. – Все мои моллинезии вымирают, – сказал он. Машинально потянулся к коробочке с рыбьим кормом возле аквариума.

– Бесси их сегодня утром кормила, – предостерегла его Фрэнни. Она все еще гладила Блумберга, по-прежнему насильно поддерживая его в коварном и трудном мире, что лежал за пределами теплых платков.

– А на вид голодные, – сказал Зуи, но руку от корма убрал. – У этого парня истощение. – Он ногтем постучал по стеклу. – Тебе нужен куриный бульон, дружок.

– Зуи, – сказала Фрэнни, чтобы он обратил на нее внимание. – И как теперь? У тебя два новых сценария. Что в том, который завез Лесаж?

Еще миг Зуи всматривался в аквариум. Затем неожиданно, однако явно из настоятельной потребности растянулся на ковре.

– В том, который прислал Лесаж, – сказал он, закидывая ногу на ногу, – я должен играть Рика Чэлмерса в, богом клянусь, салонной комедии 1928 года прямиком из каталога Френча[209]

. Единственная разница – она достославно обновлена теперешним жаргоном про комплексы, вытеснение в подсознание и сублимации, который драматург приволок домой от своего аналитика.

Фрэнни оглядела Зуи на ковре – то, что смогла разглядеть. Видны были только подошвы и каблуки.

– Ну а у Дика что? – спросила она. – Ты прочел?

– У Дика я могу быть Берни, молодым и ранимым кондуктором метро в самом дерзком и нетрадиционном из всех дебильных телевизионных шедевров.

– Серьезно? Такой хороший?