«Ты взвесь мои слова: добро ль я говорю иль нечто праздное; потом иди таким путём, каким захочешь сам, но верь, с почтением великим меня ты вспомнишь, когда осыпан будешь счастьем иль будешь мучиться раскаянием поздним».
Бодхисаттва ответил: «Господин, благоволи простить меня!
Скорей я добровольно брошусь вниз головою в ад, столь яростно пылающий огнём, и пусть меня там лижет пламя, чем вместо оказания почтения просящим, которые с доверьем обратились, я проявлю к ним полное презренье».
Промолвив это, Бодхисаттва, зная силу своей великой судьбы, уверенный, что щедростью нельзя навлечь страдание на себя, отстранил всех близких, у которых было одно желание — удержать его, и без малейшего страха в сердце, напротив, с ещё большим желанием подать просящему, шагнул через пропасть.
И силою его заслуг вдруг лотос там расцвёл; он вырос не из ила, как обычно; тычинок белые ряды подобны были в нем зубам блестящим, и казалось, что лотос насмехается с презрением над Марой. И Бодхисаттва по лотосам, созданным его великими заслугами, подошёл к пратьекабудде; и с сердцем, полным спокойствия и радости, подал ему обильную милостыню.
Тогда, чтоб показать ему своё душевное удовлетворенье, поднялся в воздух нищий, там просиял великим блеском он и пролил дождь, подобно озаренному сияньем молнии облаку.
Когда растоптаны его желанья были, Мара, утратив всю свою красу, позеленел от злости и вместе с пропастью своею вмиг исчез, взглянуть не смея в очи Бодхисаттвы.
Зачем же все это рассказано? Чтобы показать, что «добродетельные жаждут проявить свою щедрость, хотя бы им угрожала гибель. Кто же не будет творить дела щедрости, находясь в полном благополучии?»
[Этот же рассказ следует привести в подтверждение того, что «даже из страха добродетельные не могут быть увлечены на путь неправый».]
Джатака о главе цеха Авишахье
Ни из опасения утратить богатство, ни в надежде на обогащение истинно добродетельные не опускаются до пренебрежения к делам щедрости. Вот как об этом назидательно повествуется.
Будучи бодхисаттвой, наш Владыка был преисполнен разнообразнейших достоинств: щедрости и поведения хорошего, знатности и скромности, знания священных текстов и духовного знания, смирения и так далее; по своему великому богатству он был второй Кубера. Дом его всегда был открыт для всех, как для желанных гостей, и беспрестанно в нем отпускались даяния, как в дни великого жертвоприношения саттра. Он жил для блага мира и сделался поэтому любимейшим из жертвователей. Был он в это время главою цеха. Непобежденный себялюбием и другими пороками, он носил славное имя Авишахья.
И появленье нищих для него имело то ж значение, что появление его для нищих: главнейшая причина пробужденья радости, конец сомнений в том, удастся ли достигнуть им желанной цели.
На беспрестанные моленья «дай!» он слово «нет» не мог промолвить: привязанность к богатству в сердце, исполненном лишь состраданья, места не нашла.
Он в высшей степени был рад, когда проситель уносил ценнейшее, что было в доме: ведь знал он, что богатство — источник страшных бедствий и потрясений, что быстро и без видимой причины становится богатство безразличным.
Обычно так бывает, что богатства, из жадности возникшие, подобны каравану на дурной дороге; в руках же Бодхисаттвы богатства счастье доставляли и просящим и ему были тем, чем быть они должны.
И вот Великосущный удовлетворил всех нуждавшихся, которые к нему являлись отовсюду, щедрой рукой расточая свои богатства и исполняя желание каждого, украшая свои дела щедрости особою приветливостью, предписываемой для таких случаев вежливостью. Тогда Шакра, владыка богов, услышав о его высокой щедрости, пришел в глубокое изумление и, желая удостовериться в твёрдости его решения все раздавать, заставил ежедневно исчезать все собираемые деньги, сокровища, и хлеб, и пищу, и одежды, так помыслив: «Может быть, он, озабоченный исчезновением своих богатств, начнёт склоняться к себялюбию?». Однако Великосущный продолжал расточать свои дары просящим.
И всякий раз, как исчезали у него богатства, как капельки росы, украденные солнцем, приказывал он вновь нести дары из дома, как будто пламенем был дом объят, и щедрые раздачи продолжал.
Тогда Шакра, владыка богов, уверившись, что щедрость составляет глубочайшую потребность Великосущного даже тогда, когда ценнейшая часть его имущества исчезла, и придя от этого в ещё большее изумление, в одну ночь отнял все его богатства, за исключением свёрнутой кольцом верёвки и серпа. И Бодхисаттва, проснувшись, как обычно, на рассвете, увидел, что из дома вдруг исчезли и деньги, и одежды, и слуги, и хлеб, и все его богатство; дом его утратил свою прежнюю красу и стал пустым и мёртвым, как будто его ограбили ракшасы. Бодхисаттва стал размышлять: «Что бы это могло значить?» — и увидел, обходя весь дом, только свёрнутую в кольцо верёвку и серп. И у него появилась такая мысль: