Джек, который построил дом

Он всегда подписывался только буквой, точку не ставил. Ян перечитывал мейл и слышал голос Алекса. Нелепые сочетания латинских букв не только не раздражали, как прежде, но вообще не осознавались, будто письмо было написано кириллицей и пришло по почте, в конверте с маркой. Как до войны.

Алекс прав: как прежде, никогда не будет. И в этом письме сам он уже другой. Никогда раньше не пришло бы ему в голову различать людей по конфессиям, и прежний Алекс написал бы: парень из Бангладеш, не мусульманин

; ведь сам он уехал из страны, где слова «еврей, но хороший человек» были комплиментом – и теперь умиляется, что один из помогавших христианин, а другой мусульманин (но хороший человек). Что с ним?

И сам ответил: это не с ним – с нами. Вот Антон впервые заметил, как много в Париже арабов. Это с нами, здесь и везде; разве ярость Якова на «лицо кавказской национальности» не то же самое?..

Действительно, многие стали живо интересоваться происхождением и верой сотрудников и соседей, приятелей; спорили об исламе, христианстве. Суть быстро ускользала, растворялась в долгих разглагольствованиях, и собеседники приходили к известному тезису: Запад есть Запад, Восток есть Восток. А Восток, непременно добавлял кто-то, дело тонкое. К Востоку же почему-то многие приплетали Нострадамуса с его пророчествами о войне и горящем большом городе – непонятными, но притягательными.

«…я непрерывно думаю о том, что сейчас происходит, – писал Миха, – потому что не верю сладким речам о farberblind – color blind по-вашему, Лилиана подсказала. Так вот: это либо политкорректность, то бишь ханжество, либо патология, причем не зрения, а мозга. Мы делаем вид, что не замечаем расовых или национальных признаков, до тех пор, пока жареный петух не клюнет. А когда клюнет, видим только цвет кожи, форму носа и зорко следим, что висит на шее да кто как молится. Ты прав: человека не слышим, но к акценту прислушиваемся.

В Германии процветает интернационал: все оттенки, все акценты под одним флагом. Думаешь, все довольны и счастливы? – как бы не так. Эти недовольны теми, те – этими. Так что, назад? Разбиться по племенам, отгородиться, блюсти чистоту крови и создавать наскальные рисунки своим единственным и неповторимым стилем? Ни фига: человечество разнежено цивилизацией, взаимопроникновением культур, и кто, скажи, сохранил единственный и неповторимый стиль? Это мы с тобой балдели в Эрмитаже у греческих амфор, и ты сказал тогда: “Ваза поет”. Помнишь? Это “пела” роспись на амфоре, а мы не могли оторваться.

Что-то меня понесло не в ту степь. Старею: через три года полтинник разменяю, ты на год младше. Только возраста я не чувствую, будто все еще тридцать… с хвостиком.

У меня прошла выставка в Берне, Лилиана договаривается с галереей в Антверпене. Ты будешь смеяться, но я потихоньку возвращаюсь к углю. Старая любовь не ржавеет.

Если вы не выберетесь к нам, то придется нам ехать за океан. А я на самом деле хочу увидеть Нью-Йорк, и чтобы в прежнем составе, как в прошлый раз.

Привет Юлечке,

Алексей».

4

На мониторе появлялись новые и новые «конвертики»-мейлы, в почтовый ящик у входа почтальон бросал конверты настоящие, осязаемые. Тревожились Кандорские; в короткое письмецо от Вийки был вложен детский рисунок с морковно-оранжевым солнцем от незнакомого маленького тезки Яна. Тео молчал.