Джек, который построил дом

Ян увидел стопки толстых журналов – новых, едва ли кем-то читанных. Он не надеялся на удачу и потому был удивлен, когда наткнулся на «Мастера и Маргариту», о которой давно говорила Анна Матвеевна. Замполитша едва успела зарегистрировать журналы, как раздался сигнал боевой тревоги.

9

Армия кончилась майским воскресным полднем семьдесят пятого года. Ян вошел в комнату. Стул упал под возглас матери: «Ты!..» Застыла бабушка, прижав руку к груди, и младший сержант, отличник боевой и политической подготовки, кинулся к ней, обнял и вжался лицом в шершавую ткань – единственную на свете – старого платья, как делал в детском саду, в школе и в армии, лежа под грубым солдатским одеялом.

Армия кончилась в ту минуту, когда Ян снял парадную форму и надел костюм с рубашкой. Форму отправил на вешалке в шкаф – навсегда.

Армия кончилась, оставив о себе стойкое напоминание язвой желудка, о которой Ян еще не подозревал, и стальные зубы, о которых не подозревали другие до его первой улыбки. Сохранилась привычка к раннему вставанию – полезная, но ненужная сейчас, когда можно было поваляться в постели; привычка курить крепкую «Приму» вместо болгарских сигарет с фильтром и рефлекторный жест отдавать честь военным. Эта привычка держалась стойко, рука вскидывалась сама по себе. Потом, тоже сама по себе, рука «забыла» об этом – армия кончилась по-настоящему.

Несколькими днями раньше кончилась она и для Михеева Алексея, тоже, по странному совпадению, отличника боевой и политической подготовки. Вторая часть формулы соответствовала реальности; первая не могла не вызвать сомнений – постоянные школьные освобождения от физкультуры сыграли с рядовым Михеевым злую шутку, и стать бы ему всеобщим посмешищем и изгоем, если бы над их ротой не нависла необходимость выпустить стенгазету на годовщину Октябрьской революции. Лежа на верхней полке поезда, демобилизованный Миха представлял себе, как он будет рассказывать о своих армейских буднях

Яну и Старику – подробно и с самого начала.

Он оказался на Русском Севере, в стройбате, и деревянные постройки выглядели непривычно для него, выросшего в чопорном западном городе. Их отделение копало котлован «от столба до столба», и работы должно было хватить «с хаком», как выразился прапор-украинец, на весь срок их службы. Миха часто думал, как нелепо бетонные дома будут выглядеть рядом с деревянными, каждый из которых имел свое лицо. «Снесут, – объяснил лейтенант, – кому они на хрен сдались, клоповники эти».

В одном из таких «клоповников» жила когда-то Алешина нянька. «Я вологодская», – говорила она.

Миха видел церкви и небольшие церквушки, с их обилием куполов: маленькие, похожие на опята, они словно взбирались кверху, к самому крупному, окружая его со всех сторон. Ровная, спокойная гамма цветов – все теплые оттенки дерева – успокаивала глаз. Он проклинал себя, что взял так мало бумаги: по воскресеньям, когда ребята ездили в кино или на танцы, он слонялся по округе, делая торопливые наброски. Хотелось написать Старику – может быть, послать пару-тройку эскизов, – однако собирался так долго, что так и не собрался; чаще и чаще возвращался к мысли об архитектуре.

Стройбатовская жизнь не располагала к искусству. Кровавые мозоли от лопаты были всеобщим уделом, строевая и физическая подготовка тоже не сахар, однако для Михи превратилась в кошмар, который оборвала только стенгазета.

«Красный день календаря», – повторял про себя Миха, скромно принимая поздравления командира роты. Красный день календаря и другие праздники спасали его с тех пор неоднократно – настолько, что лопатой махал он уже не столь усердно: стало некогда. Находилось что рисовать и оформлять, и начальство гордилось плакатами и лозунгами, которые теперь украшали часть. Это сделало Михеева Алексея «отличником политической подготовки», но к концу службы формула обрела полноту – не потому что рядовой Михеев стал проявлять спортивное рвение, а просто инструктор отворачивался: да хрен с ним, стройбат не десант…

Не меньше пригодился второй его талант – сочинения на свободную тему: Миха безотказно надиктовывал письма, которых с нетерпением ждали оставшиеся дома девушки. По вечерам кто-то из ребят отводил его в сторону: «Слышь, я письмо получил от своей…» Миха поставил дело на поток: «рыба» переходила от одного к другому; время от времени он составлял следующую. Накладок и повторов не боялся – для этого существовала фраза: «Милая Анечка (Ира, Наташа…), жизнь у солдата однообразная, и дни похожи один на другой, как портянки…»

– Ну ты совсем оборзел, Михеич: портянки! Скажи еще – гондон, – «заказчик» был недоволен.

Миха не возражал. Чтобы не коробить нежные чувства девы словом портянка, предлагалось суровое и мужественное штык или эпическое – листок календаря; на то она и «рыба». Жалел об одном: ему самому никто не писал, а значит, отвечать было некому.

Про сочинения он расскажет только Яну, Старику не надо. Рисунки, только рисунки.