Джек, который построил дом

Нельзя сказать, что Яков не примерял омерзительную идею; примерял. И – отпихивал. Душа не принимала.

В последние месяцы его бесил один только вид Гринвалдса: щегольской пиджак, галстук-бабочка, пышная седина и молодая пружинистая походка. Но главное, голос: бархатный, убедительный, всегда мягкий, но уверенный. Обволакивающий голос. Говорили, ни одна дама не могла устоять.

Дамы – ладно; самому б устоять. Остальные без колебаний – или все же колебались? – включали завлаба в соавторы. Да что говорить – Яков и сам небезгрешен: сколько у него с Гринвалдсом «совместных» работ? То-то и оно; достаточно. Но докторскую не хотел поганить чужим именем – оберегал, как жену, если бы таковая имелась.

И племянника берег: с самого начала в соседний институт устроил, чтобы Гриня лапу не наложил. Он любит брать под крылышко таких – молодых, башковитых и безденежных, чтобы таскали каштаны из огня. Кто и для кого таскал горящие каштаны, а главное, за каким чертом, Яков сроду не знал, однако позаботился, чтобы племяннику не приходилось писать программы для этого паразита.

Адино кудахтанье над одной несчастной статьей тоже раздражало. Всего-то три публикации нужно, а шуму… За каким чертом она возится, кому ее кандидатская нужна? Какие-то курсы нашла, Джека Лондона читала в оригинале. Философию брала штурмом, как Эльбрус; цитаты из Гегеля наизусть учила. Потом говорила со значением: «А знаешь, в этом что-то есть». За кого ни возьмется, в каждом «что-то есть».

…Они с Яном часто ехали по утрам в троллейбусе вместе, но о работе не говорили: половина троллейбуса – сотрудники. Вернее, Яков не говорил: нечего парню голову забивать. Тем более сейчас, когда недавно похоронил отца. Молчит – его дело; захочет – сам что-то скажет. Однако не удержался от вопроса: «Йоську видел? Ну, Иосифа». – «Видел, – удивился тот. – А ты его знаешь?»

Еще бы не знал. Йоська бегал за Адой, это было понятно, хотя сестра делала вид, что ей безразлично, а на него покрикивала: «Уроки делай, сопляк!» Ему, «сопляку», было лет тринадцать, он в музыкальную школу ходил, что рядом с университетом; вот там на углу регулярно торчал Йося: ждал, когда лекции закончатся. Сестра выходила с безразличным видом, по сторонам не смотрела; зато всем из окна школы было отлично видно, как этот болван идет за ней. Студентки переглядывались, посмеивались. А потом приехал Исаак и просто сменил брата на углу, вот так. И Йоська устранился.

В ожидании предзащиты Яков нетерпеливо листал календарь. Прошло долгое похмелье после октябрьских; в ноябрь как-то не уложились. Наконец высветилось девятнадцатое декабря (простое число), и все вроде бы складывалось идеально, только Гринвалдс укатил в командировку, куда можно было заслать любого лаборанта.

Дальше Яша знал: надвигался Новый год, пред- и послепраздничная суета, как уж и полагается. Все чаще казалось, что происходит нечто странное, парадоксальное, словно кто-то перенес действие из институтской лаборатории прямо в абсурдный мир Кафки. Завлаб улыбался, подходил своей пружинящей походкой, непременно протягивал руку. Не только Якову – всем, включая практикантов. Образец демократичного руководителя.

Прошел Новый год, а первого января непривычного пока семьдесят шестого позвонил Аркадий: «Поехали на взморье». – «Сбрендил?!» – «Яша, дело есть».

Яков знал эту идиотскую манеру друга – прыгать в электричку и ехать на взморье. «Проветрить мозги», как называл это Аркадий. «Проветривать мозги», шатаясь по снегу?.. Но голос друга звучал так, что Яков уже напяливал свитер.

Они встретились на вокзале, приехали на знакомую, но неузнаваемую на зимнем ландшафте станцию и вышли к морю. Серое небо, снег и серая тяжелая вода. Только здесь Аркадий сказал: «Я уезжаю, Яша». – «Куда?» – спросил Яков, закуривая сигарету, хотя вопрос был нелепым: не на экскурсию же по Золотому кольцу. «В Израиль». – «А не в Америку?» – «В Америку надо здоровым ехать, – усмехнулся тот, – зарабатывать деньги, сам понимаешь. А в Израиле Инке сделают операцию. Здесь безнадега».

Речь шла о дочке Аркадия. После какой-то травмы – Яков не знал подробностей, ибо к детям был равнодушен и в семейные дела приятеля не вникал, – у девочки начал расти горб. Ее ругали за плохую осанку, потом спохватились… «Она полгода в гипсовом корсете провела, – продолжал Аркадий, – а результат нулевой». Как-то, зайдя к Аркадию после работы, Яков увидел Инку, похожую на росток из прошлогодней картофелины – кривой, бледный и чахлый.

Поднялся ветер. Солнце так и не выглянуло. Начало темнеть. Яков чертыхался себе под нос – в ботинки набился снег. Они вышли на проспект, Аркадий повернул направо: «Тут хороший бар недалеко; зайдем?»

Яков настолько продрог, что зашел бы хоть в преисподнюю. В баре все было красно-багровым: ковер, обивка сидений, абажуры светильников. «Прямо бордель», – оживился Яков. Они заказали коньяк и два шницеля с обнадеживающим названием «Как у мамы дома». «Вдруг у мамы не все дома?» – пошутил Яков, не любивший общепита. «Не капризничай».