Джек, который построил дом

О том, что выпало на долю этого человека, Ян узнал гораздо позже и не столько от него самого, не отличавшегося разговорчивостью, сколько от друзей, которые были знакомы с Вульфом раньше. Трудно было отличить истину от вымысла, толику информации от слухов. «Он Шуберта знает, – с уважением заметил Яков. – И вообще мужик интересный. Сколько раз его приглашали в Штаты, в Германию – не пускают. А в науке – мировая величина».

Последние слова были произнесены с пиететом, в котором Ян ощутил оттенок зависти.

Всякий раз, думая о Вульфе, Ян мысленно видел его в проеме лифта, словно в портретной раме: худощавое лицо, темные глаза в глубоких впадинах, на берете блестят тающие снежинки. Ко всем он обращался на «вы» – без игры в начальственный демократизм, а с той естественностью, которая привита воспитанием и стала потребностью. Был чутким собеседником, притом что собственно бесед у них с Яном не было – так, краткие диалоги после концерта, у прилавка с пластинками или в институтском коридоре. С ним Ян почему-то не боялся обнаружить незрелость суждений, сознавая в то же время глубину собственного невежества.

Как-то заговорили о Рихтере. «Слишком картинно играет», – обронил Ян, хотя мог бы ничего не говорить – Рихтера любил. «Любопытное наблюдение, – чуть улыбнулся Вульф, – он ведь учился живописи в юности». Вдруг Ян заговорил о своих рисунках, о страхе перед чистым листом, о магии красок… Теодор Маркович слушал – без понимающих кивков, без поддакивания; потом произнес неожиданно: «Если в человеке заложено творческое начало, рано или поздно оно проявится. Может быть, вы начнете писать – а кистью или пером, это несущественно». В его словах была спокойная и серьезная уверенность, и странный разговор не оставил у Яна ни стыда, ни сожаления о собственной откровенности. Стало легче, словно избавился от тягостной ноши или распахнул окно в душной комнате. Его капсула чуть приоткрылась, однако опасности, он чувствовал, не было.

Все более непроницаемой становилась капсула, в которой жила Клара Михайловна. Катаракта, псевдоним слепоты, постепенно гасила мир вокруг. Оставалась маленькая щелка, да и та сужалась. Клара Михайловна старалась обмануть слепоту. Дома все было знакомо: светлое пятно на полу – грязная рубашка, брошенная сыном; дрожащее мелькание в углу – невыключенный телевизор, а кнопку находила на ощупь.

Она так и жила теперь, по памяти и на ощупь.

Иногда новая продавщица пыталась обсчитать подслеповатую старуху, но «свои» знали Клару Михайловну и помогали найти в кошельке нужную мелочь. С бумажками было проще: цвета Клара Михайловна различала.

Поднимаясь или спускаясь дома по лестнице, держалась за перила – боялась оступиться. Хотя ноги давно выучили лестницу наизусть и помнили щербатую ступеньку на втором этаже, которую надо было обходить.

Трудней стало на кухне: несколько раз обожгла руку. Как-то поскользнулась на мокром полу, но, к счастью, не упала. По улице ходила медленно, там часто что-то менялось: то сдвинута крышка люка, то раскопан тротуар… Однако слепота награждает какой-то особой зоркостью: Клара Михайловна наблюдала, как идут другие, и если люди что-то обходили, следовала за ними.

Слепота насмешничает, издевается, делает невозможным самое простое. Она находила чуткими пальцами то место на рубашке, где оторвалась пуговица, но пришить ее не могла. Швейная машинка, давно бесполезная, жила в своей собственной капсуле, деревянном чехле. Уже не чехол – гроб; Ада шить не умеет – никогда не было интереса. Сама Клара Михайловна любила все связанное с шитьем: упругость новой ткани, шорох ножниц, запах машинного масла, стрекочущий звук иглы.

Теперь осталось только стирать пыль с деревянного колпака, для этого зрение не нужно.

Слепому, как оказалось, легче выстирать белье, чем почистить картошку. Ножик срезал кожуру, но оставлял серо-фиолетовые пятна под ней, которые Клара Михайловна не видела. Безобидный утюг стал опасным, гладить приходилось на ощупь.

Ни очки, ни желтые аптечные капли не помогали, но Клара Михайловна послушно продолжала пользоваться ими. За столом переводила взгляд с одного светлого пятна на другое, пятна вместо лиц… Еще один день миновал.

– Рис есть еще? – протягивал тарелку Яков. – Ну куда же ты кладешь, мама, не видишь, что ли?.. – добавлял раздраженно и сам тянулся к кастрюле.

Знал бы Яшенька, как он прав, думала без горечи Клара Михайловна.

12

Ян часто вспоминал армию – нудно болел желудок. Иногда внезапно пропадал аппетит, и он вставал из-за стола.