Джек, который построил дом

«Снежная буря», – сообщил телевизор. «Буря мглою небо кроет», его детский позор и публичная казнь, и все, кроме Михи, смеялись под беспощадный голос училки: зачем-ты-Богорад-издевался-над-Пушкиным. Эта дура казнила для него Пушкина в тот страшный день, а добрая душа Аннушка что-то поняла: «До Пушкина надо дорасти». Недавно в книжном магазине что-то словно толкнуло: снял с полки алый томик и не прочитал, а услышал, как иногда ночью вдруг слышишь звук собственного сердца:

Жил на свете рыцарь бедный,Молчаливый и простой…

И была «Полтава», и был «Медный всадник», и «Борис Годунов» – и сожаление, что надо было дожить до тридцати шести лет, чтобы дорасти до Пушкина. Пушкину в этом возрасте оставался до смерти год. Он и погиб рыцарем. Ян написал Анне Матвеевне, долго не решался отправить, а потом испугался, что слова просто выдохнутся, другое письмо не получится, – и отослал.

На следующее утро сквозь занесенное окно были видны горы снега, солнце лупило в глаза, словно вчерашняя внезапная тьма со снежным вихрем остались на пушкинских страницах. Буран, барин.

Однако «каникулы» кончились. Приближался семинар, на столе ждал толстый учебник. Это напомнило школу: ленивое и вместе с тем тревожное ожидание экзаменов, блаженное безделье, перебирание книг у полки, бессонные ночи в сигаретном дыму. Прав Яша: надо с университетом кончать как можно быстрее, но как, если начал совсем недавно? В компании Алекса он один был аспирантом – кто-то «остепенился» еще в Союзе, другие неопределенно пожимали плечами: заниматься наукой? преподавать? Научный руководитель, очень молодой уверенный китаец, иногда (слишком часто, казалось Яну) переспрашивал, отчего забывались самые простые фразы. Сам он говорил по-английски без акцента, быстро и плавно.

Что-то не срасталось у него с университетом, и слова «научная карьера» вызывали стойкое отторжение.

* * *

Кончался март. Вяло, неохотно таяла зима. Снег лежал в тени съежившимися кучками; к ночи холодало.

Как-то утром из почтового ящика выскользнуло сразу несколько писем.

«Дорогой Ян,

Пишет Вам гражданин свободной республики, как Вы, конечно, давно знаете и без моего письма. Думаю, что Вам интересно представить, как эта свобода выглядит изнутри. Представьте себе турбулентный поток – это облегчит задачу. Пока что наблюдаю всеобщий экстаз, и это горько. Помню, как по институту ходила фотокопия “Доктора Живаго”, мне дали на два дня. С тех пор не перечитывал, но мне запомнились рассуждения одного героя – дословно не приведу, но за смысл ручаюсь, – о том, что идеи революции прекрасны только в самом начале; воплощаясь в жизнь, они грубеют и неизбежно меняются.

Полюбопытствуйте: посылаю Вам образчик изменений. Будут новые…

Понимаю, что я старый циник, однако все, что произошло и продолжает бурлить, уже происходило и бурлило в истории человечества не раз – и неизменно кончалось трагично…»

Тео снова «попал»: Ян совсем недавно листал «Доктора Живаго» и легко нашел нужную страницу: «…такие вещи живут в первоначальной чистоте только в головах создателей и то только в первый день провозглашения. Иезуитство политики на другой же день выворачивает их наизнанку».

Между страницами письма была вложена маленькая газетная вырезка.