Джемс Кук

Резкий переход от холода к жаре окончательно сломил упорно сопротивляющийся организм. Начинавшийся скорбут принял форму желчной болезни. Кук, конечно, хотел скрыть от всех свое недомогание, думая как и раньше побороть болезнь. Вместо того, чтобы принять необходимые меры, он делал вид, что совершенно здоров, и продолжал есть все то, что ели другие. Соленое, лежалое мясо, застоявшаяся вода, три с половиной месяца неустанной работы свалили его с ног. Пришлось лечь в постель и принимать лекарства, вызывавшие рвоту, только сильнее истощавшую. Все переполошились. «Вскоре, — пишет Форстер, — у него поднялась икота, продолжавшаяся более двадцати четырех часов и заставившая нас опасаться за его жизнь. Пробовали все лекарства, и все лекарства были напрасны. Он провел целую неделю в крайней опасности». На этот раз и сам Кук уделяет несколько строк описанию своей болезни, хотя в них он говорит о медицинских талантах корабельного хирурга Паттена, о хорошей работе старшего лейтенанта Купера, командовавшего кораблем, и, наконец, острит по поводу любимой собаки Форстера, убитой и сваренной для него: «Это кушанье, от которого заболело бы большинство европейцев, дало мне силы и ускорило мое выздоровление; столь правдиво, что нужда изменяет закон». Только в начале марта, когда «Решимость» подходила к берегам острова Пасхи, Кук и его спутники, наловив рыбы, начали восстанавливать свои силы. Вид земли и надежда запастись свежим продовольствием, как всегда, приподняли настроение. Сто дней опаснейшего плавания в открытом море без свежей пищи, в холоде и тумане, были позади.

«…Так как мы заметили его в торжественный день воскресенья Господня, то назвали Пасх-эйланд, или остров Пасхи…» Кук помнил эти слова Беренса в его «Испытанном южанине», помнил не раз прочитанные записи судового журнала голландского адмирала Роггевена, как и он искавшего в 1772 году Южный Материк и только один день проведшего на этом острове[26]

.

Описания говорили правду: голые темные скалы, неприветливый берег без деревьев и кустарников, без признаков жилья, мрачное порождение подземного огня, облитый лавой хаос извергнутых вулканом камней и множество странных столбов-статуй с огромными вытянутыми лицами, длинными ушами, вогнутыми носами, с непонятными огромными цилиндрическими камнями на головах. Страшные великаны вросли в каменные плиты сооруженных под ними широких постаментов. Мертвые, пустые глазницы мудро и остро глядят на море; тонкие, сжатые губы навсегда молчаливо хранят допотопную тайну веков, неразгаданный смысл своего изваяния, имена, забытые во тьме тысячелетий. В подзорную трубу рассматривает Кук эти странные статуи и копошащиеся в их огромной тени несколько фигурок туземцев. Тщетно ищет глаз удобной бухты; скалистый берег ровной стеной окаймляет остров. Наступившая ночь освещается огнями, зажженными у подножия статуй. Приносят ли туземцы жертвы своим богам или просто готовят пищу? Загадочный остров не хочет подпускать к себе чужеземцев. Он тонет в сумраке, и только оживленные пламенем страшные лица каменных великанов торжественно стерегут вздыхающий океан.

Туземцы острова Пасхи оказались совсем не такими таинственными. Малорослые и слабые, похожие лицами и говором на таитян, с той только разницей, что мочки ушей были оттянуты до плеч. В этом они старались подражать каменным громадам из благоговейного, может быть, страха к чужим, не ими названным богам. Таинственным было и то, как попало на этот далекий остров родственное таитянам племя. Какая сила подземных сотрясений воздвигала или сокрушала острова Великого океана, меняла в столетиях лицо земли, губила народы, топила материки, рушила государства, пощадив на клочках уцелевшей суши жалкие остатки человечества, случайно очутившиеся на скалистых обломках посреди моря, вырождавшиеся в скудности полу животного прозябания.

Сойдя на берег, спутники Кука (сам он был слишком слаб, чтоб сопровождать их) отправились на поиски воды, дров, дичи. Но мертвый остров не мог дать им ничего, кроме грязной, загнившей воды, застоявшейся в колодце, полусоленой и вонючей, и некоторого количества овощей. «Ничто не должно направлять корабли к стоянке у этого острова, — пишет Кук, — разве только если они терпят сильнейшее бедствие».

Размалеванные татуировкой туземцы — лопотали на полутаитянском наречии, меняли овощи и разные фигурки из дерева на материи и стеклянные бусы, воровали шляпы и носовые платки англичан и, спрятав, повидимому, большинство женщин, подсылали оставшихся торговать собой. Развязность этих местных куртизанок возмутила даже таитянина Одидея, сопровождавшего Кука. Молодой Форстер негодует и на матросов, и на туземных блудниц: «Была среди них женщина, тоже вплавь приблизившаяся к нам и торговавшая своими прелестями с большим бесстыдством. Она обратилась сперва к некоторым из младших офицеров, а затем к матросам: она поистине уравняла свои подвиги с знаменитыми подвигами Мессалины».