Джемс Кук

Вопрос о проливе между Америкой и Азией был так же туманен, как и вопрос о Южном Материке до путешествия Кука. Многие видные ученые не допускали существования пролива, относясь с недоверием к открытиям Беринга. Как знаменитый французский геометр Мопертюи уверял Фридриха II о десяти миллионах квадратных лье Южного Материка, населенных людьми и животными, так и доктор Кэмбелл, говоря о путешествиях Беринга в 1741 году, утверждал, что «...несомненно, Берингово открытие не позволяет думать, что берег, которого он достиг, был бы частью западного американского материка».

Однако к концу XVIII века европейские ученые были хорошо осведомлены о путешествиях русских и их торговле в Сибири; по Амуру и на Камчатке. Целый ряд книг был издан по этому вопросу в Амстердаме, Париже и Лондоне. Книга Кокса «Новые открытия русских между Азией и Америкой» подробнейшим образом перечисляет имена русских охотников, военных и купцов, ходивших на Камчатку, открывших Алеутские острова и плававших в Беринговом проливе. Забытые нами имена Неводчикова, Серебряникова, Трапезникова, Глотова, Соловьева, Криницына и Левашева и многих других упоминаются на ряду с Дежневым, Берингом и Чириковым. Кокс в специальной главе доказывает, что Беринг побывал на американском берегу. Авторитет автора, солидность труда, и имя издателя говорили сами за себя. Но, тем не менее, упорно раздавались голоса, не принимавшие этих доказательств. Одни упрямо утверждали, что азиатский материк соединяется с американским, другие, что огромное водное пространство в восемьсот лье разделяет их.

В русских изданиях приводились достаточно ясные записи наших путешественников о противолежащем береге Америки:

«…Против Чукотского носу с обеих сторон с Ковымского и Анадырского моря значится земля, которую чукчи называют большою землею, объявляя, что живут там люди, кои различаются от них, чукчей, обычаем и всяким поведением и говорят особливым языком. Из давних лет у тех новых чукчей с теми на большой земле живущими людьми немирно; ходят друг на друга с боем, а бой у тех людей лучной и копьями, вострее же как у стрел, так и у копьев из хрусталя, которые соком жестокой и ядовитой травы, называемой лютикой, намазывают, и ежели кого ранят и не высосут того же часа из раны кровь, раненый не может более одних суток прожить, но умирает.

Из того Чукотского носу на оную большую землю летним временем перегребают в байдарах веслами одним днем. На Чукотском носу, кроме лисиц красных и волков, никакого зверя не имеется, да и того мало, для того что нет там никакого лесу, а напротив того, на одной большой земле имеются всякие звери, как-то: соболи, куницы, песцы белые и голубые, россомахи, медведи и морские бобры, и имеют тамошние жители у себя великие табуны оленей, кормятся морскими же зверями и земными овощами, также есть там всякий лес, кедровник, сосняк, ельник, пихтовник и лиственник и той земли лес виден у них, чукчей, в байдарах и юртах; из сей же земли впали в море великие реки; и народ там жилища имеет укрепленные валами земляными и поставлены на башнях стражи с их орудиями, то есть копьями, и в таковых укреплениях они защищаются от неприятелей».

Но что значили для «просвещенного» европейца свидетельства малограмотных полуазиатов, варваров, только что начавших принимать человеческий образ? Если избранные и читали «Санкпетербургские ведомости», труды и реляции наших ученых и путешественников, считались с Петербургской академией, то для большинства английских ученых вопрос о действительности пролива и серьезности сведений Беринга оставался открытым и во многих случаях спорным. Такова была точка зрения большинства, а интересы правительства требовали точного решения, что и вызвало опубликование парламентского акта и шаги, предпринятые графом Сэндвичем к снаряжению новой экспедиции на этот раз вдоль западных берегов Северной Америки.

* * *

Короткие зимние дни были еще короче от тумана. Мокрый снег тяжелыми хлопьями устилал крыши, одевал деревья, обращаясь на мостовой в серую, хлюпкую грязь. Иногда показывалось красное, беспомощное солнце, оно кралось низко и пряталось за крыши домов. В комнатах рано зажигали свечи, и камин потрескивал с утра до вечера, обволакивая дремотным теплом, баюкая колеблющимся светом.

Протягивая ноги к решетке камина, Кук сидел в кресле. Рука опускала книгу на колено, и взгляд следил за игравшим между поленьями пламенем. Жена уводила детей спать. Становилось тихо, и сразу слышались маятник и сверчок, каждый, по своему размеренно отсчитывающие время. На стене колыхалась тень от взъерошенного перьями таитянского щита, странного в этой комнате. Образы далеких островов реяли в неясности полусна. Тени покачивались мерным танцем таитянских девушек. В такт танцу унывно звучала песнь: «В луне туман. Этот туман я люблю…». Книга сползала с колена и, тяжело падая на пол, будила. Кук сердился, вставал, начинал ходить по комнате, звал жену, говорил, что уходит к Хауксворту или Палиссеру.