Джокер в пустой колоде

После разговора с генералом Дубовик сообщил, что на расследуемое ими дело налагается гриф секретности, и количество исполнителей должно быть ограничено. Истинные причины преступления могут быть известны только работающей группе. Для всех остальных, в том числе и для Мелюкова, – убийство профессора, как и молодых людей, совершено неизвестным, страдающим психическим заболеванием. Тем самым, якобы, и объясняются частые поездки оперативников в клинику в К***.

– Если нам удастся доказать причастность Чижова к преступлению, это объяснение будет выглядеть совершенно логично – Чижов проходил там курс лечения, – согласился Калошин.

Дубовик подробно изложил Сухареву и Моршанскому все добытые за эти дни сведения. Моршанский в свою очередь познакомил всех с привезенными документами. О Полежаеве ничего нового он не узнал – все были единодушны в характеристиках о нем. Этот человек заслуживал похвал, и его сослуживцы очень сожалели о случившемся. В то, что он мог иметь отношение к каким-то сомнительным экспериментам, не верил никто. Каретников же вызывал самые противоречивые чувства у всех, кого о нем спрашивали. Одни пожимали плечами, говоря, что мало его знали, другие, не желая лицемерить, старались уйти быстрее от разговора. Были ещё и третьи. Они открыто не любили его. Но всех объединяло только одно – настораживала двойственность его натуры – то это был энергичный, приветливый человек, буквально фонтанировавший идеями, предлагая воспользоваться ими бескорыстно, то вдруг менял маску, закрывался и уходил в себя, проводил какие-то эксперименты, прячась надолго в лаборатории. Для семьи он был источником приличных средств существования, хотя, надо отдать должное этому семейству – они по-своему его любили. Но ни жена, ни дети никогда не интересовались его внутренним миром. То, что он много времени проводил на даче, вполне устраивало всех. Здесь было его личное пространство, в которое он не впускал никого. Даже порядок наводил сам. Каким был на самом деле этот человек, сказать не мог никто. Дубовику это было вполне понятно, он только кивал головой, слушая Моршанского.

– С гибелью Берсенева, оказывается, все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Он вышел из квартиры рано утром. В этот час даже консьержка спала. Жена доктора сказала, что часов в пять утра ему позвонили. Но в этом-то, как раз, не было ничего необычного – подобные звонки норма для каждого практикующего врача. Во всяком случае, женщина ничего не спросила у мужа, он просто собрался и ушел. Она тут же уснула дальше. Утром ее разбудили крики консьержки. Муж лежал внизу в подъезде с переломанной шеей. Следствие пока не пришло ни к какому выводу. Следов на лестнице предостаточно, но это многоквартирный дом, и странно, если бы их там не было. Правда, одна старушка из дома напротив в этот час не спала по причине старческой бессонницы, глядела в окно и несмотря на то, что ещё не рассвело, она видела, как из телефонной будки напротив вышел мужчина и быстро прошел в соседний подъезд.

– Она как-то его описала? – поинтересовался Дубовик.

– Ничего особенного, обычный среднестатистический мужик – пиджак, кепка, низко надвинутая на глаза, широкие брюки. Единственное, что ее удивило, это то, что в доме том живут врачи, актеры, музыканты. А этот человек никак не подходил под их уровень – он был несколько простоват.

– Но ведь кто-то мог прийти именно к врачу за помощью, – вставил Сухарев.

– Достаточно, по-моему, было просто позвонить и ждать у подъезда, – возразил Дубовик. Сухарев тут же согласился.

– Надеюсь, что эта старушенция останется жива, когда нам будет кого предъявить ей для опознания, – в несколько шутливом тоне произнес Моршанский, – у нас постепенно исчезают все фигуранты.

– Типун тебе на язык, Герман Борисович, – махнул в его сторону рукой Сухарев. – Я с этим делом совсем забросил остальные дела. Прокурор дергает, мое начальство шею мылит. Я каждый день отчитываюсь, но пока никаких видимых сдвигов. И лишних людей привлечь нельзя, – сокрушенно вздохнул он.

В этот момент зазвонил телефон внутренней связи. Сухарев едва поднял трубку и, тут же бросив ее, ринулся на выход, крикнув:

– Быстрее!

В камере на жесткой тюремной кровати умер сантехник Чижов…

Прибывший вскоре судебный медик Карнаухов констатировал смерть от инсульта.

– Кто здесь был в последние полчаса? – кричал Сухарев, тряся дежурного за грудки.

Тот, заикаясь, пытался что-то сказать, но у него получалось нечто нечленораздельное. Дубовик твердой рукой отодвинул взбешенного подполковника от испуганного милиционера, взял его за локоть и решительно увел в кабинет, закрыв за собой двери. Моршанский отирал потное лицо и тоже не мог произнести ни звука. Калошин тихо разговаривал с Карнауховым:

– Что скажешь, Иван Леонидович?

Тот пожал плечами, отходя от умершего Чижова, прикрыв его простыней:

– А что тут можно сказать? – Он повернул голову в сторону кровати: – Пил много, может быть, разволновался чрезмерно. Знаешь, Геннадий Евсеевич, сделаю вскрытие – скажу точнее.