Джозеф Антон. Мемуары

То, что он “стал мусульманином”, побудило кое-кого в министерстве иностранных дел предложить, чтобы он замолвил слово за террориста. Он получил послание, где говорилось, что он мог бы результативно вмешаться в дело Кокаби. “Студент” Мехрдад Кокаби обвинялся в поджоге и взрывах в книжных магазинах, где продавались “Шайтанские аяты”. Обвинение утверждало, что на бумаге, в которую были завернуты две самодельные трубчатые бомбы, найдены отпечатки его пальцев и что он оплатил прокат машин, использованных для террористических актов, со своей кредитной карты. Возможно, намекнули ему, изящным ходом со стороны автора “Шайтанских аятов” было бы воззвать к милосердию в этом деле. Возмущенный предложением, он обратился к Данкану Слейтеру и Дэвиду Гору-Буту. Обоим идея не понравилась. Это в какой-то мере его подбодрило, но два месяца спустя все обвинения с Кокаби были внезапно сняты и его рекомендовали депортировать в Иран. Правительство отрицало, что выкручивало руки незрячему Правосудию. Слейтер и Гор-Бут сказали, что не в курсе дела. Кокаби вернулся в Иран, где его встретили как героя и где ему дали новую работу: отбирать “студентов”, отправляемых “учиться” за рубеж.

Пришла корректура сборника его эссе “Воображаемые родины”. Билл сказал: “Давай теперь, раз уж ты это сделал, включим в книгу твое новое эссе”. Билл имел в виду публикацию в лондонской “Таймс”, где он попытался обосновать уступки, на которые пошел в “ПаддингтонТрин”. Он ненавидел эту публикацию и уже пересматривал все, что совершил, но, повесив себе на шею этот жернов, не мог – по крайней мере в тот момент – от него избавиться. Он согласился на предложение Билла, и эссе под заглавием “Почему я мусульманин” вошло в книгу. Всю оставшуюся жизнь при взгляде на сборник “Воображаемые родины” он будет чувствовать ножевой удар сожаления и стыда.

У всех науме была война, и когда британские мусульманские “лидеры” – Сиддики, Сакрани, брадфордские муллы – не твердили, что он должен “загладить оскорбление” (то есть прекратить публикацию “Шайтанских аятов”), они выражали солидарность с Саддамом Хусейном. Близилась вторая годовщина фетвы, стояла зима, было холодно, неуютно. Фэй Уэлдон[121]

прислала ему эссе Джона Стюарта Милля “О свободе” – возможно, это был упрек с ее стороны, но ясные, сильные слова Милля подействовали на него так же вдохновляюще, как прежде. В нем возродилось презрение к самым упертым из противников – к таким как Шаббир Ахтар, нападающий на несуществующую “либеральную инквизицию” и гордый исламом как религией “воинственного гнева”, – и возникла новая неприязнь, неприязнь к тем, кто ранее заявлял, что поддерживает его, но теперь решил, что он недостоин поддержки. Джеймс Фентон написал в “Нью-Йорк ревью оф букс” сочувственную статью, где защищал его от такого феномена, как Разочарованные Друзья. Если реальный Салман своими поступками поставил себя ниже “Салмана их мечты”, эти Разочарованные, писал он, начинают думать: фу, ну и черт с ним, он не стоит нашей дружбы. Пусть убийцы делают свое дело.

Он помнил то, что Гюнтер Грасс сказал ему однажды о поражении: оно преподает тебе более основательные уроки, чем победа. Победитель думает, что победа оправдывает его поведение и подтверждает его взгляд на мир, поэтому он ничему не учится. А побежденный должен переоценить все, что считал истинным и был готов отстаивать, и это позволяет ему получить от жизни хоть и тяжелые, но самые глубокие уроки. Первым, чему научило его поражение, было вот что: теперь он знал, где дно. Когда ударяешься о дно, понимаешь, какова глубина там, где ты очутился. И понимаешь, что больше опускаться на дно не хочешь.

И он начал усваивать урок, который его освободит: стремление к тому, чтобы тебя непременно любили, делает тебя узником камеры, где ты терпишь нескончаемые муки и откуда нет выхода. Он должен был понять, что есть люди, которые никогда его не полюбят. Как бы тщательно он ни растолковывал свою работу, как бы ни разъяснял свои авторские намерения, они не полюбят его. Нерассуждающий ум, которым управляют не допускающие сомнений абсолюты веры, глух к доводам разума. Те, кто демонизировал его, никогда не скажут: “Надо же, он вовсе не демон, оказывается”. Он должен был понять, что это в порядке вещей. Он тоже не любил этих людей. Если он будет уверен в написанном и сказанном, если он будет доволен своей работой и общественной позицией, он сможет пережить то, что не все его любят. Он только что совершил поступок, из-за которого был чрезвычайно собой недоволен. Необходимо было это исправить.