Джозеф Антон. Мемуары

Ему становилось ясно: чтобы выиграть такую битву, недостаточно знать, против чего ты ратуешь. Это-то было легко понять. Он боролся против мнения, что людей можно убивать за их идеи, и против того, чтобы какая бы то ни было религия определяла границы для мысли. Но теперь ему надо было четко сформулировать, за что он борется. За свободу слова, за свободу воображения, за свободу от страха, за прекрасное древнее искусство, которым ему посчастливилось заниматься. А еще за скепсис, за непочтительность, за сатиру, за комедию, за неблагочестивое веселье. Он никогда больше не будет уклоняться от необходимости защищать все это. Он спросил себя: Ты ведешь бой, который может стоить тебе жизни, – но заслуживает ли то, за что ты сражаешься, такой жертвы? И он нашел возможным ответить:

Да. Он был готов умереть, если надо, за то, что Кармен Каллил назвала “всего-навсего книжкой, черт бы ее подрал”.

Ни один из его настоящих друзей не стал Разочарованным Другом. Настоящие друзья придвинулись к нему еще ближе и постарались помочь ему преодолеть то, что было – и они это видели – глубокой душевной травмой, экзистенциальным кризисом. Позвонил Энтони Барнет, очень обеспокоенный. “Нам надо собрать вокруг тебя группу друзей и советчиков, – сказал он. – Ты не должен идти через все это один”. Он объяснил Энтони, что, по правде говоря, лгал, заявляя о своей религиозности. Он сказал Энтони: “Когда я писал “Аяты”, я провозглашал: мы должны иметь возможность так говорить о религии, мы должны иметь право на критику и исторический взгляд”.

И если ему теперь приходилось делать вид, будто под “мы” он подразумевал одних мусульман, – что ж, его проблемы. На тот момент. Такова плата за то, что он сделал. – Вот от таких-то ошибочных заявлений, пусть они и делаются с добрыми намерениями, – сказал Энтони, – и должны тебя удерживать друзья.

Он испытывал потребность куда-нибудь уехать и поразмыслить. Попросился тихо съездить во Францию – устроить себе небольшие каникулы, – но французы отказались его пустить. Американцы по-прежнему не хотели видеть его у себя. Выбраться из коробки возможности не было. Одну хорошую новость, правда, он получил. “Конкретную угрозу” теперь были склонны считать ложной тревогой. Приехал мистер Гринап – сообщить ему об этом, предупредить, что опасность тем не менее все еще велика – “проиранские элементы по-прежнему активно вас ищут”, – и бросить ему косточку. Он может теперь подыскивать себе новое, постоянное жилье. “Возможно, через несколько месяцев мы будем оценивать ситуацию более оптимистически”. Это немного его подбодрило.

15 февраля позвонил Гиллон. Иранцы подтвердили фетву. Британское правительство хранило молчание.

Билл Бьюфорд и Алисия решили пожениться, и Билл попросил его быть шафером. Отпраздновать свадьбу должны были в ресторане “Мидсаммер хаус” в парке Мидсаммер-ком-мон в Кембридже. Фил Питт поехал на “рекогносцировку” и, не поговорив ни с Биллом, ни с владельцем ресторана Гансом, решил, что этот ресторан – место неподходящее. В первый раз тогда он, разговаривая с полицейскими, вышел из себя. Не им решать, заявил он, быть ему или не быть шафером на свадьбе друга. После этого Фил поговорил-таки с Биллом, и выяснилось, что у него были неверные сведения – не то время, не тот зал, – и вдруг оказалось, что заведение все-таки годится. “Мы эксперты, Джо, – сказал Фил. – Доверяйте нам”.

У Томасины, сестры Найджелы, обнаружили рак груди. Ей немедленно сделали операцию. Сегмент груди был удален. Предстояла лучевая терапия. Он услышал выступление Мэриан по радио Би-би-си-4. Она сказала, что любит его, но что он был настолько погружен в свою “ситуацию”, что больше ни для кого в нем места не оставалось, и поэтому они расстались. Себя она назвала “блистательной женщиной”. Ее спросили, как она справляется с жизнью, и она ответила: “Я сочиняю ее по ходу дела”.