Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

Едва придя в себя, Филипп направился в апартаменты Андре Однако по мере того, как он подходил к павильону, ощущение несчастья стало постепенно проходить; ему казалось, что это был всего-навсего страшный сон, а не действительность, которой он пытался противостоять. Чем дальше он уходил от доктора, тем все более нелепыми стали казаться его намеки Ему было очевидно, что наука ошиблась, а добродетель не сдалась И разве сам доктор не подтвердил правоту «Филиппа тем, что согласился еще раз навестить его сестру?

Однако, когда Филипп оказался лицом к лицу с Андре, он так изменился, побледнел и осунулся, что теперь пришел ее черед испытать беспокойство при виде брата. Она спрашивала себя, как Филипп мог так сильно перемениться в столь короткий срок.

– Господи! Дорогой брат! Неужели я серьезно больна? – обратилась она к нему.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – молвил он.

– Потому что ты так напуган.

– Нет, сестра, – отвечал Филипп, – у доктора твое состояние не вызывает беспокойства, он сказал тебе правду. Мне стоило большого труда уговорить его прийти еще раз – Так он придет? – спросила Андре.

– Да, придет. Надеюсь, тебе это не доставит неудовольствия, Андре?

При этих словах Филипп, не сводя глаз, следил за Андре – Нет, – спокойно отвечала она, – лишь бы этот визит хоть немного тебя утешил, вот все, чего я прошу у Бога. Ну, а теперь скажи мне, откуда эта бледность? Ты так меня напугал!

– Тебя это правда беспокоит, Андре?

– И ты еще спрашиваешь!

– Так ты меня любишь, Андре?

– Почему ты о атом спрашиваешь? – удивилась девушка.

– Я хотел узнать, Андре, любишь ли ты меня так же нежно, как во времена нашей юности.

– Ах, Филипп, Филипп!

– Итак я для тебя по-прежнему один из самых близких людей на всей земле?

– Самый близкий! Единственный! – вскричала Андре и, покраснев от смущения, прибавила:

– Прости, Филипп, я чуть было не забыла…

– Нашего отца, Андре?

– Да Филипп взял сестру за руку и, с нежностью глядя на нее, проговорил:

– Андре! Не думай, что я когда-нибудь осудил бы тебя, если бы в твоем сердце родилось чувство, не похожее ни на то, которое ты испытываешь к отцу, ни на любовь ко мне…

Сев с ней рядом, он продолжал:

– Ты вступила в тот возраст, Андре, когда девичье сердце говорит громче, чем хотелось бы его хозяйке. Как ты знаешь, заповедь Божья приказывает женщине покинуть родителей и семью и последовать за супругом.

Андре некоторое время смотрела на Филиппа так, будто он говорил на не понятном ей языке, а потом рассмеялась с непередаваемым простодушием.

– Мой супруг? – переспросила она. – Ты что-то говорил о моем супруге, Филипп? Господи, да он еще не родился; во всяком случае, я его не знаю.

Тронутый искренностью Андре, Филипп подошел к ней и, взяв ее руку в свои ладони, проговорил в ответ:

– Прежде чем обзаводиться супругом, милая Андре, женщина может иметь жениха, любовника…

Андре с удивлением взглянула на Филиппа, испытывая неловкость под его настойчивым взглядом, пронизывавшим ее насквозь и освещавшим всю ее душу.

– Сестра! – продолжал Филипп. – Со дня своего рождения я был тебе лучшим другом, и ты была моей единственной подругой. Я никогда не оставлял тебя одну, как ты знаешь, ради того, чтобы поиграть с товарищами. Мы вместе росли, и ничто никогда не поколебало нашего беззаветного взаимного доверия. Почему же ты, Андре, с некоторых пор без всякой причины переменилась ко мне?

– Я? Переменилась? Я переменилась к тебе, Филипп? Объяснись, пожалуйста. Должна признаться, я ничего не понимаю с тех пор, как ты вернулся.

– Да, Андре, – проговорил молодой человек, прижимая ее к своей груди, – да, милая сестричка, на смену детской привязанности приходит юношеская страсть, и ты решила, что я больше не гожусь для того, чтобы поверять мне свои сердечные тайны.

– Брат мой! Друг мой! – все более и более удивляясь, отвечала Андре. – Что все это значит? О каких сердечных тайнах ты говоришь?

– Андре! Я смело завожу разговор, который может оказаться для тебя опасным, а для меня самого – очень неприятным. Я отлично знаю, что просить или, вернее, требовать твоего доверия в такую минуту – значит пасть в твоих глазах. Однако я предпочитаю, – и прошу тебя верить, что мне очень тяжело об этом говорить, – я предпочитаю увериться, что ты любишь меня меньше, чем оставить тебя во власти грозящих тебе бед, страшных несчастий, Андре, если ты будешь по-прежнему упорствовать в своем молчании, которое я оплакиваю и на которое я не считал тебя способной, если ты имеешь дело с братом и другом.

– Брат мой! Друг мой! – отвечала Андре. – Клянусь тебе, я ничего не понимаю в твоих упреках!

– Андре! Неужто ты хочешь, чтобы я тебе объяснял?..

– Да! Разумеется, да!

– Не жалуйся, если, ободренный тобой, я буду говорить слишком прямо, если заставлю тебя покраснеть, смутиться. Ведь ты сама вызвала во мне несправедливое недоверие, с каким я копаюсь теперь в недрах твоей души, чтобы вырвать у тебя признание.

– Говори, Филипп. Клянусь, что не рассержусь на тебя.