Джузеппе Гарибальди

«Поскольку различные газеты избрали темой мою бедность, я принужден дать некоторые объяснения: я никогда не был беден, так как всегда умел сообразовываться со своим положением, начиная с того времени, когда я служил американским республикам и у меня была всего одна сменная рубашка, лежавшая под седлом моего коня, до того времени, когда я был диктатором обеих Сицилий. Если бы члены моей семьи не забывали об этом правиле и если бы так называемые друзья не злоупотребляли моим доверием, моя бедность не вызывала бы сегодня столько разговоров и я жил бы, как всегда, скромно, но не бедно».

Это было почти признанием того, что он в нужде. В правительственных кругах, где было много бывших гарибальдийцев, постепенно обретших чувство порядка и вкус к власти, это вызвало тревогу. Впрочем, за этой заботой угадывался и политический маневр. Назначить Гарибальди пенсию — не значило ли это приобщить его к силам, правившим страной?

19 ноября 1874 года был принят закон, назначавший Гарибальди ренту в пятьдесят тысяч лир и ежегодную пенсию в том же размере. Текст закона был четок, и Гарибальди мог бы принять пенсию, сохранив при этом свою независимость.

Правительство короля заявило, что «в знак благодарности итальянского народа генералу Гарибальди за героическое участие в великом деле объединения и независимости нации, разрешено вписать в Великую книгу общественного долга государства ренту в пятьдесят тысяч лир…»

Сенат принял проект единогласно.

В палате всего двадцать пять голосов было подано против.

Но Гарибальди воспринял известие об этом, как удар хлыстом. За кого его принимают? Он почувствовал политический умысел: «Пусть это правительство, цель которого разорить и развратить страну, ищет себе сообщников в другом месте!»

И в письме своему сыну Менотти он добавил:

«Ты скажешь министру, что эти сто тысяч лир давили бы на мои плечи, как туника Несса[50]. Согласившись, я потерял бы сон и чувствовал бы, что мои руки в горячей крови, а на запястьях тяжесть наручников; и при каждом известии о государственных растратах и нищете народа сгорал бы от стыда. Всем нашим друзьям в парламенте я искренне признателен. Что касается правительства, пусть ищет себе сообщников в другом месте».

Тем не менее нужно как-то жить. И поскольку Гарибальди отказался от «национального дара», он должен изыскивать другие ресурсы. Например, начать на самом Капрера разработку гранитных карьеров. Его сын Менотти, уже занимавшийся строительными предприятиями в Риме, занялся этим делом.

Семья Гарибальди строит планы, мечтает. Затем внезапно наступает разочарование. Правительство отказало — из стратегических соображений, связанных с защитой архипелага — в разрешении на открытие карьеров на Капрера.

Гарибальди возмущен, он выступает против военных планов, ибо настало время, когда нужно заниматься мирным развитием Италии. Он отправляется в Рим как депутат и оживает от восторженного приема, оказанного ему на причалах. Чивитавеккья. Он предлагает свой план мелиорации римской равнины, но его оживление пропадает, когда он видит, что его слушают, не понимая, и, главное, не собираются переходить к реализации его проектов.

Еще одно разочарование, и к тому же совпавшее по времени с его финансовыми проблемами.

Одновременно с этим обострился его недуг. Деформирующий артрит снова мешает ему передвигаться. Он инвалид. Кресло, в котором он сидит, нужно подталкивать и ставить возле фасада дома или под деревом. В эти минуты его лицо выражает грустное достоинство и безмолвный протест. Он еще хочет выстоять. Один, без посторонней помощи. Но вокруг него все встревожены. Франческа думает о своих маленьких детях.

Когда в 1876 году к власти пришли левые, и главой правительства стал некто иной, как Агостино Депретис, гарибальдиец времен «Тысячи», бывший губернатор Палермо, Гарибальди, под давлением семьи и друзей, принимает пенсию, за которую проголосовало прошлое правительство.

Отныне ему больше не грозит нужда и он не станет сообщником правительственной политики. Гарибальди не из тех людей, которых можно купить. Но этот «дар нации», который ему преподнесен, в его глазах доказательство того, что он состарился. Потерял независимость. Для человека, воспевавшего когда-то вольную жизнь «матреро», скачущего верхом на коне по пампе, принятие пенсии унизительно.

Это естественное и всенародное выражение благодарности отечества в глубине души его огорчило.