Джузеппе Гарибальди

Гарибальди в такие дни, дни обманчивой легкости, вновь садится на коня, объезжает свои владения, весело беседует то с одними, то с другими, напевает. Старость забывается так быстро. Но с новой зарей мираж вновь обретенных силы и здоровья рассеивается. Он едва может двигаться, каждое движение мучительно, тело непослушно, как чужое, враждебное. Приходится лежать в постели. Гарибальди пишет на маленьком столике; онемевшие пальцы, изуродованные ревматизмом, с трудом чертят слова.

Приходит Франческа, поддерживает «иль дженерале» (генерала), помогает ему дойти до деревянной бадьи, доверху наполненной водой, согретой на очаге. Гарибальди входит в нее с трудом. Франческа накрывает ее крышкой, подбрасывает дрова в огонь. Лицо Гарибальди выражает облегчение. Очень горячая вода уменьшает боль. Затем он велит опрыснуть его ледяной водой. Он верит в этот суровый режим. Он одевается с помощью Франчески, выходит на порог дома, смотрит — там, за деревьями, видно море. Он может постоять так несколько минут, прислонившись к белой стене дома, нагретой солнцем, затем, укутанный в пончо, проходит несколько шагов и возвращается, садится за стол завтракать. Еда всегда самая простая, несколько блюд из овощей, выращенных на огороде. Давно ушли в прошлое веселые дружеские застолья. За столом только члены семьи Франчески, устроившиеся на острове. Друзья славных лет далеко, их выжила цепкая пьемонтка, ревниво оберегающая своего генерала.

В этой обстановке Гарибальди остается только вновь и вновь возвращаться к своим навязчивым идеям, пережитым обидам. Что бы он ни писал, он неизменно клеймит священников, папу, жестокого деспота, чье правительство только что приговорило к казни двух патриотов. Гарибальди попытался опубликовать в газетах призыв: если приговор будет приведен в исполнение — убить в каждой итальянской деревне двух священников. Но правительство приняло меры предосторожности и перехватило обращение Гарибальди. Угроза осталась на бумаге, хотя оба патриота заплатили жизнью за участие в попытке организовать революционное восстание в Риме.

Гарибальди обрушивается также на своих бывших товарищей, обвиняя их в неблагодарности, и, конечно, на Мадзини, «безответственного» теоретика.

Дело в том, что Гарибальди страдает от своей изоляции. Он не понимает, что его можно критиковать, что с ним можно не соглашаться. Совесть его совершенно чиста. Разве он каждый раз, когда ему предоставлялась такая возможность, не отдавал все народной борьбе — свою жизнь, жизнь своих близких — разве он не рисковал всем, слившись в единое целое с судьбой родины, вовлекая в борьбу свою жену, своих сыновей, воевавших вместе с ним на передовой?

И это представление о собственной безупречности — он в самом деле всегда был совершенно бескорыстен, благороден — почти невольно проявляется во всех романах, которые он начал писать. Решил ли он последовать примеру Александра Дюма? Он убежден, что романы, которые он опубликует, принесут ему деньги. И он пишет их с этой целью, рассчитывая на финансовый успех, так как ресурсы его истощаются, а он не хочет жить ни дарами своих почитателей, ни хлопотать о «пенсии», которую он может получить от правительства.

Писать — для него новый способ заставить себя «любить», считать «избранным». И, естественно, бороться. Его первый роман — «Клелия, или Правление священников».

Молодая женщина, Клелия, дочь скульптора, становится жертвой страсти развратного кардинала Прокополо, царящего над целым гаремом. Когда ей удается спастись от этого преступного прелата, она находит приют на острове, где правит мудрый, добрый и мужественный человек, «отшельник». Он создал простой и истинный культ Бога, он правит, как просвещенный диктатор, во имя всеобщего блага.

Кто не узнал бы Гарибальди в этом идеализированном портрете правителя, движимого заботой о справедливости? Судьи, сражавшегося за дело угнетенных народов, а затем удалившегося на этот остров?

Позднее он напишет второй роман, «Кантони-волонтер», который позволит ему рассказать о защите Римской республики в 1849 году.

Эти романы, написанные неумело, ради успеха, такового не принесут, несмотря на всю славу Гарибальди.

Были ли они много хуже некоторых романов, популярных в то время? Скорее всего, они должны были удивить, так как никто не представлял себе, что Гарибальди может быть писателем. Толпа не любит, чтобы герои меняли профессию. Гарибальди генерал, а не сочинитель. Его книги не покупали и, кроме того, Гарибальди трудно было найти издателя.

Он доверил свои рукописи Эсперанце фон Шварц. Она была глубоко разочарована и осмелилась сказать генералу, что его книги посредственны. Он ответил, что они написаны на продажу, ради денег.

Гарибальди был слишком горд, чтобы признать, что огорчен неудачей.

Оставалось жить на острове и считать прожитые годы: шестьдесят, шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три и в 1870-м — уже шестьдесят четыре.

Болезнь, привычки, новая семья, которую ему дала Франческа Армозино.