Э.Зорин - Большое гнездо

— А отколь им полниться?.. Весною, как стал Ярослав под стенами Новгорода, мы с помощью пришли. Снарядили обоз, а сами без зернышка остались. С нового-то урожая, почитай, ничего почти не собрано. Остерегаются в деревнях везти нам хлебушко. Давеча слух прошел, будто отбили свеи немало кадей зерна, вот и позарывали мы то, что осталось, в землю... Лучших времен дожидаемся — не век же Ярославу сидеть на нашем столе.

— Куды там! Кабы по воле новгородцев сел Ярослав, был бы он травы ниже, тише воды. За спиною-то его — Всеволод.

— Всеволод-то за его спиной, да лика Ярославова не зрит. Звериной он... А как прослышит о творимых князем бесчинствах, так и повернет, — мол, не для того я тебя сажал, чтобы зорил ты детей моих. Людей именитых снаряжать надо ко Всеволоду, в ноги ему пасть, просить защиты... Да смекаю я, Мартирию гордости своей все никак не переломить. От него все беды и вся смута, ему и ответ держать...

— Бросил бы словечко, надоумил, — подсказал Негубка.

— Вразумлял я, да слова мои — аки глас вопиющего в пустыне. Ныне ноги моей в Новгороде боле не будет.

Стал сердиться Ефросим, резко обозначились скулы на его лице, кожа покрылась красными пятнами. В больное место угодил со своими советами Негубка.

— Спасибо тебе, игумен, за хлеб да соль да приятную беседу, — поднялся он из-за стола, крестясь в завешанный образами угол.

— Дай-то бог, чтобы на пользу, — ответил Ефросим, которому понравилась обходительность купца.

Все поднялись из-за стола, собираясь покинуть трапезную. Поднялся и Митяй. Ноги едва держали его от страха.

— Постой-ко, — вдруг сказал Ефросим Негубке. — Кажись, лик вон того парнишки, что с тобою, вроде бы мне знаком. Отколь он?

— Со мною из Владимира плывет.

— А часто ли с гостьбою хаживал?

— Да в первый раз.

— Уж не Митяем ли его кличут? — красные пятна на щеках игумена стали еще заметнее.

— Всё так, — удивленно сказал Негубка. — Да тебе-то откуда он знаком?

— Ну-ко, поди сюды, Митяй, негодник ты этакой, — поманил Ефросим пальцем оробевшего отрока. — Поди, поди, что встал, яко столб, посреди дороги?

С трудом перебирая ногами, Митяй приблизился к игумену, остановился на почтительном расстоянии, с опаской поглядывая на зажатый в руке Ефросима памятный ему посох.

— Ты почто же сбёг от меня? Почто не сказался? — грозно придвинулся к нему игумен.

Митяй отступил на шаг, потупился.

— Ну-ко, зри мне в очи! — рявкнул Ефросим. — Зри в очи да всю правду сказывай.

— Да что сказывать-то? — промямлил Митяй.

— Так-то исполнил ты мое поручение, так-то сходил в Новгород?

— Был я у попа твово...

— Ну?!

— Схватили меня вои...

— Дале говори!

— Поволокли на городню, велели стрелы метать в Ярославовых людей...

— А дале?

— Дале-то в поле вышли... В поле, стало быть, принялись озоровать... Тут меня и схватил Всеволодов гонец.

— Сказки сказывать ты мастер! — поскреб посохом половицы Ефросим. — А правду когда отвечать станешь?

— Все правда, игумен, — перекрестился Митяй, впервые подняв на него ясные глаза.

— Досель правда? А отсель до сего дни?..

— Увязался я за Звезданом, напросился с ним ко Владимерю...

— Да почто ж тебя во Владимир-то понесло?!

— Мир повидать захотелось...

— Ишь чего на ум взбрело! А о том не подумал, что свершил я через тебя, негодник, великий грех?

— Какой же грех-то? — в испуге попятился от Ефросима Митяй.

— А такой и грех, что живого схоронил! Что за упокой души твоей денно и нощно молился! — кричал игумен, наступая на Митяя и перехватывая из левой в правую руку тяжелый посох.

Подался Негубка к Ефросиму, хотел уберечь паренька, но поздно было. Посох гулко шмякнул по Митяевой голове.

— Нагнись, Митяй, нагнись, тебе велено! — заорал Ефросим, занося посох для второго раза.

Повернулся к нему Митяй, нагнулся было, но тут же выпрямился.

— Э, нет, игумен, — сказал он. — Спину я тебе боле не подставлю...

Хоркнул Ефросим, пошатнулся и вдруг выронил посох из рук. Опустился на лавку, держась за сердце. Лицо его из красного сразу сделалось белым с прилипчивой желтизною, как старая береста.

Митяй, вскрикнув, со всего роста грохнулся перед ним на колени.

— Прости мя, грешного, — сказал он, склоняя голову. — Не думал, не гадал я, что пораню тебя — само собою вышло... Прости!..

Игумен безмолвствовал.

— Почто молчишь, отче?

Ефросим пошевелился, посмотрел на Митяя печальным взглядом. От непередаваемой тоски его глаз больно защемило у Митяя под ложечкой. Перекрестился он быстро правой рукой, а левой коснулся Ефросимова колена. Не вздрогнул игумен, не отстранился.

Еще ближе подполз к нему на коленях Митяй. Слезы жалости навернулись ему на глаза, перехватило дыхание. Сунулся он Ефросиму в ноги и замер.

Поднялась рука игумена, повисела в воздухе и мягко опустилась Митяю на голову.

— Бог с тобою, Митяй, — проговорил Ефросим с натугой. Слезы и его душили, и ему мешали говорить. — Видно, так тебе на роду писано. Встань...

— Никак, простил? — обрадовался Митяй, шмыгая и проводя ладонью под носом.

— Чего уж там, — улыбнулся сквозь горечь Ефросим. — Много ли времени утекло, а вишь, как переменился...

— Куды уж меняться-то мне. Люблю я тебя, отче.

— Любишь...