e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

традиции. В самом деле, о чём судят-рядят – даже и сейчас, в наше время –

пенсионеры на лавочках? Возраст мемуарный, вот и вспоминают свою жизнь, сравнивают с другими. Ну, да (вздох)! Люди все разные, у каждого своя судьба, от судьбы не уйдёшь… В этой профанной триаде и впрямь – такая, знаете

ли, сермяжная правда – ни добавить, ни убавить. Посидим и дальше на лавоч-ке. Порассуждаем. Из чего она складывается – человеческая жизнь? Ну, во-первых, гены. Наследственность существует, потому что, а куда же ей деться,

– как любил говаривать, незабвенный, на нашей кафедре этнографии МГУ, профессор антропологии М.Ф. Нестурх. Дальше – среда, воспитание. Место, время, обстоятельства… И, если верить китайской пословице, не дай Бог ро-1 Цит. по: Бойд Б. Владимир Набоков: Русские годы. СПб., 2010. С. 361 (Из архивных

материалов Набокова).

2 Барабтарло Г. Сочинение Набокова. СПб., 2011. С. 332.

8

диться в эпоху перемен (Набокова таки угораздило – да ещё каких перемен!).

Бог? – а как же – Бога обязательно помянут (в церковь для этого ходить необя-зательно).

Бог, однако, как известно, – в деталях. Бог Набокова – тем более:

«…индивидуальная тайна пребывает и не перестаёт дразнить мемуариста. Ни в

среде, ни в наследственности не могу нащупать тайный прибор, оттиснувший

в начале моей жизни тот неповторимый водяной знак, который сам различаю, только подняв её на свет искусства».1

Сказанное, разумеется, не следует понимать таким образом, что Набоков отрицал значение среды и наследственности в своей жизни: в приведённой формулировке его интересует именно таинство зарождения «водяного знака», то есть данного ему от природы художественного таланта, благодаря которому и «нарисовалась»

впоследствии его судьба. Откуда же берётся этот врождённый «оттиск», какой

«прибор» его формирует – и в самом деле «пребывает» индивидуальной тайной.

Всё так. И всё же это двойное, напористое «ни-ни-», предваряющее за-главную в системе ценностей Набокова декларацию о неповторимой индивидуальности человеческой личности несёт в себе заряд всегдашнего его упрямого отстаивания своей независимости от кого бы то ни было и чего бы то ни

было, его совершеннейшей неподверженности чьим бы то ни было влияниям –

даже и вопреки очевидным фактам. Причём этот превентивный выпад, будучи

заранее и демонстративно заявленным (и словно бы этим заявлением уже и

удовлетворившись), далее оказывается – в поразительном и чем-то даже трога-тельном противоречии и с содержанием, и с интонацией всего, что им же, Набоковым, запечатлено в воспоминаниях о его «исключительно удачном»,

«счастливейшем» детстве и благотворном на него влиянии и среды, и наследственности.

« Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный

ребёнок», – признает Набоков.2 Ещё тогда, в его детстве, было видно, что

обычная трёхчленная модель представлений о судьбе применительно к нему

очень резко деформируется, принимая в высшей степени специфические очертания по всем трём пунктам. Зачин – «все люди разные». Однако далеко не

все, а точнее – мало кто, мог бы сказать о себе, как Набоков, что ему свойственна «могучая сосредоточенность на собственной личности».3 Второй пункт –

1 Набоков В. Другие берега. СПб., 2015. С. 17; В английском тексте – exact instrument –

точный прибор (см.: V. Nabokov. Speak, Memory. NY., 1989. Р. 25). Замена симптома-тичная: по-видимому, Набоков счёл, что если русского читателя стоит заинтриговать

эпитетом «тайный», англоязычному предпочтительно обеспечить «точный».

2 Там же. С. 71.

3 В. Набоков. Убедительное доказательство… Последняя глава из книги воспоминаний

// ИЛ. 1999. № 12 (/inostran/1999/12/nabokov-pr.html). С. 4–8; пародийная автобиография, в текст (Conclusive Evidence. N.Y., 1951) автором не включена.

9

«у каждого своя судьба» – у Набокова вытекает из первого как «этот акт неутомимой и несгибаемой художнической воли»4, и, наконец, как следствие первых двух – «от судьбы не уйдёшь» – в данном случае выглядит нелепо, поскольку «уходить» Набоков и не собирался, а, напротив, успешно её – судьбу –

преследовал. Как написал он Вере в самом начале их знакомства: «Есть два

рода “будь что будет”. Безвольное и волевое. Прости мне – но я живу вторым».1 Короче, Набоков осознавал себя как личность исключительную, ис-ключительность эту усиленно культивировал, тщательно оберегая от любых, даже кажущихся посягательств её преуменьшить, и шёл к намеченной цели –

реализации своего творческого «я», преодолевая все препятствия. Отсюда и

эти первые, но далеко не последние из замеченных за ним «ни-ни-»: психологическая самозащита, направленная на ограждение своей неповторимой «самости».