Ее темное желание

– Как еду, – сухо произнес Аларик. – Значит, нам нужно рассчитывать на то, что, как только мы покинем деревню, они будут нас поджидать?

– Я не думаю, что вы покинете деревню, – произнесла Амелла, приведя Аларика этими словами в состояние, близкое к панике. Его мышцы напряглись.

– Она ведь Искательница. – Амелла показала на меня. – Вам нужно к Повелителю.

– А он здесь? – иронически спросил Аларик. – Мы что-то его не видели.

– Чушь. – Амелла прошла мимо нас, захлопнула фолиант и снова убрала его на место. – Но мост ко Дворцу вечных желаний начинается в этой деревне. Вы разве не знали? Разумеется, не знали, я говорила об этом только с паладином. И как раз настал момент, когда на него можно будет вступить.

– Я надеялась, – тихо сказала я, – найти здесь сведения о том, как сохранить себя в этом мире, не превратившись в дэма.

Амелла посмотрела на меня, словно я потребовала чего-то несоответствующего. Чего-то, чего она не хотела мне дать. Или – не имела позволения?

– Как вам это удалось? – напрямую спросил Аларик.

– Благодаря его милости, – холодно ответила она, словно «милость» в этой деревне была синонимом для слова «яд». – Но не слишком рассчитывайте на нее. Милость нашего Повелителя – лишь одна крошечная капля в темнейшую ночь.

– Вы имеете в виду новолуние? – перебила я.

– Наверное, это соответствует вашему новолунию. Я уже забыла, как выглядит луна.

Разумеется, здесь ее не было. Капля милости в месяц… можно ли на нее надеяться? Я понятия не имела, сколько людей проклинают каждый месяц.

– Здесь есть золотые таблички, – произнесла Амелла. – На них рассказывается история, которую, как говорят, сам Повелитель подарил Виккарду. Пойдемте посмотрим. И тогда вы поймете.

Амелла повела нас наверх по шатавшейся лестнице. Мы прошли через каморку, в которой стояли кровать и сундук; постельное белье было ветхое и в пятнах. Торчали перья и солома. На полу в углу скопился птичий помет.

Отсюда дверь вела в следующую комнату. Здесь было большое окно. Хотя оно было прикрыто шторами из дорогих тканей, в дырках в них скопилась пыль. Крылья застрявшего в ней мотылька стали пепельно-серыми. Казалось, будто он дожидался весны, которая так и не наступила. Возможно, давным-давно он забыл о том, как жить. В середине комнаты стоял письменный стол, на котором лежали золотые пластинки.

Аларик постучал по ним костяшками пальцев и присвистнул сквозь зубы:

– Впечатляет.

– Здесь это ничего не стоит, – объяснила Амелла. – В этом мире столько золота, что оно дешевле бумаги.

Только сейчас, увидев зубила и резцы различных размеров, лежавшие вокруг пластинок, и превратившиеся в гниль щепки на полу, я поняла, что эти золотые таблички создавались и гравировались именно здесь.

– Это сделал сам Виккард? – спросила я и подошла ближе. Рукавом рубашки я стерла пыль с трех пластин.

Амелла оперлась на дверной косяк.

– Он не хотел никому рассказывать свою историю, но не мог и держать ее при себе. Он пытался записать ее, но не находил слов. Он пытался спеть ее, но не попадал в ноты. Также он пытался высечь эту историю в золоте, но остался недоволен результатом и бросил работу на полпути.

Я посмотрела на золотые таблички. Все были уже закончены, на них были выгравированы линии. Делая поверхность то матовой, то блестящей, мастер придавал рисунку странный объем. Аларик стоял так близко, что мне пришлось взять себя в руки, чтобы его попытки заглянуть через плечо не отвлекали меня.

– Как можно остаться недовольным такой работой?

На первой табличке была изображена тюрьма в разрезе, так, что я разглядела множество этажей. За решетками теснились лица, на которых застыло отчаяние. Протянутые наружу руки – большие мужские, более маленькие женские. Виднелись даже и детские – чего я предпочла бы не замечать.

На второй табличке царствовал он – Повелитель. Виккард хотел выгравировать в золоте лишь его очертания, но я увидела его, каким он был на самом деле. Я видела спутанные волосы, почти скрывавшие рога, видела, как движется его грудь, когда он дышит, и как мрачно мерцают его глаза.

– На этой табличке изображено таинство прощения, – произнесла Амелла, показав мне огрубевшими от тяжелой работы руками на чашу, которая стояла на помосте перед Повелителем. Если бы она не подсказала, я бы ее и не заметила: сам Повелитель занимал на картине слишком много места. Но сейчас, присмотревшись поближе, я заметила, что вокруг чаши на золоте изображена тончайшая аура. Прищурившись, я могла даже увидеть, как над чашей поднимается пар. И внезапно я поняла, что Виккард, наверное, был не просто любителем искусства.

– Он был как я, – прошептала я. – Он распознавал магию в вещах. И он мог вплести ее в свои работы. Что это за чаша?

– Повелитель называет ее источником, – объяснила Амелла. Ее голос изменился, стал глубоким и тихим, словно она говорила о чем-то, что было для нее свято. Свято… или запретно. – Этот источник проливает одну каплю в темнейшую ночь. Одну слезу.