Эфиопские хроники XVI-XVII веков

Отсутствие характера в эфиопских историографических произведениях отнюдь не означает, что в них не было образов людей. Образы были, и очень яркие. Вот таким рисует образ царя Клавдия как защитника своей родины и своего народа автор “Истории царя Клавдия”, ссылаясь на слова свидетелей и слова самого царя: “Сказал один из стоявших пред ним в один из этих дней: “Я принес ему изречение из изречений пророков того времени и сказал: „Победа будет твоей после гибели многих от копий врага“. Он тотчас взглянул на меня грозным оком и сказал мне сильным голосом: „Не подобает пастырю оставлять овец своих и спасать свою душу“. Пастырь добрый душу свою полагает за овцы, а наемник, иже несть пастырь, оставляет овцы волку и не радит об овцах. Как возможно, чтобы я спас себя от умерщвления и отдал народ мой на смерть, увидел рыдания жены о смерти мужа ее, плач сыновей о смерти отцов их, вопль братьев, у которых убиты братья? Лучше мне умереть за Христа и стадо, что под моим пастырством. Если же я умру и рассеется стадо, то не спросит с меня господин пастырей ответа за рассеяние стада; если же я рассею их из-за страха смерти, подобает мне дать ответ” [14, с. 163].

Этот образ есть образ, разумеется, идеальный, но именно идеальные образы и живописали эфиопские историографы. Однако эти идеалы были различного происхождения: одни порождались жизнью, бурной, воинственной и кровопролитной, другие — христианской моралью с ее проповедью любви и смирения. Нередко оба идеала приписывались одному и тому же лицу, как мы видим это в “Сказании о походе царя Амда Сиона”:

“Амда Сион был один, как тысячи. И искоренил он врагов и уничтожил их сразу и попрал их, как прах, и смолол их, как хлеб, сокрушил их, как трость, и поступил с ними, как с листьями, срываемыми бурей, пожрал их, как огонь и как пламя, попаляющее горы. Умертвил их Габра Маскаль, непобедимый врагами. И были трупы их, как груды хлебов или как холмы. Число умерших и убитых в сей день неверных никто не может определить, кроме бога, который все может и для которого нет невозможного. Амда Сион сражался, а бог победил... Так и Амда Сион, царь Эфиопии, умертвил тьмы и тысячи с помощию бога, и кровь людей текла, как вода, и трупы людей были, как трава земли. В сей день сам царь убивал рукою своею тех, у кого были мечи и у кого были луки, стрелы, железные копья и которые были весьма сильны. И если бы я назвал число убитых царем в сей день, тебе бы показалось это ложью и ты не признал бы этого, сказав „да“ или „нет“, посему мы оставляем исчисление, да не будет безумием для слушающего” [14, с. 38—39]. Однако здесь же мы можем прочесть и другое: “Царь же Амда Сион, кроткий и смиренный, как Моисей и Давид, был внимателен, милостив и терпелив. Старцев он чтил, как отца своего, юношей, как братьев, бедных, как мать, иереев и монахов, как господина своего; будучи царем, он смирял себя пред всеми, как нищий. И подавал милостыню нищим и убогим, вдовам и сиротам, дары церквам — золото и серебро, как камни, одеяния, как листья” [14, с. 51]. Дееписателя царя не смущает это противоречие, которого он здесь и не видит. Для него важно, чтобы идеальный герой (а иных героев эфиопская историография не знает) в каждый момент повествования точно соответствовал требованиям момента, внешним обстоятельствам, которые и соблюдаются неукоснительно.

В конечном счете от того, соответствует ли действующее лицо тем требованиям, которые налагают на него обстоятельства внешние, и зависит трактовка лица как положительного или отрицательного. Царь этим требованиям соответствует всегда, поскольку он всегда положителен уже в силу того, что является героем повествования. Так, рассказывая о воцарении 13-летнего Сарца Денгеля, его дееписатель пишет: “И тогда призвали они мар Сарца Денгеля, могучего в деяниях, мудрого в совете, ребенка возрастом и невеликого ростом” (“История царя Сарца Денгеля”, гл. 1). То, что первые две характеристики не могут соответствовать двум последним, автора не смущает, ибо у него есть высшее объяснение этому обстоятельству. Согласно следующей странице, царь-ребенок еще и “помышлением своим внутренним отличал добро от зла и задолго знал отдаленное, как сказано: „Сердце царя — в руке господа“ (Притч. 21, 1)” (гл. 1). И авторитет Писания оказывается для историографа, как и для всех его современников, несравненно выше заурядного здравого смысла.