Егерь

Герман и Мария шагали уверенно — чувствовалось, что они уже не раз шли этой тайной тропой в крепость. Оан держался особняком чуть поодаль нас и постоянно озирался, впрочем, как и я сам. Для нас обоих визит в крепость был в новинку. Не знаю точно, на что именно обращал внимание техник, но меня самого впечатлили размеры сооружения. Конечно, я и так понимал, что крепость огромна. Размаху, с каким сотрапезники главной цитадели Пустоши подошли к строительству я подивился еще на «Ермаке». Но мое первое впечатление не шло ни в какое сравнение с эмоциями, которые я испытывал, петляя по бесконечным лабиринтам тоннелей и лестниц. Шли мы довольно долго, то выбираясь на морозный воздух крепостных стен, то вновь ныряя в бесконечные недра деревянных построек. Для меня была непостижима мысль, что все это великолепие было когда-то воздвигнуто руками сотрапезников. Вдруг кольнула мысль: «А их ли руками?» Если учесть то, что мне рассказывали о мироустройстве Великой Пустоши Козырев и Мария, я начинал подозревать, что за все эти многоэтажные постройки и бесконечные лабиринты, вырубленные в вечной мерзлоте, была заплачена дорогая цена. И цена эта измерялась не рубалями, а сотнями, если не тысячами жизней моих родичей — кореллов.

Мои дурные предчувствия усилились, когда я заметил в одном из переходов торчащие прямо из стен и подмытые грунтовыми водами человеческие кости, вмурованные прямо в породу. Оан, шедший за мной, не стал щадить мой детский разум и прокомментировал увиденное:

— Да, малыш, человеческие кости — отличный материал для армирования стен. Проходчики, должно быть, гибли в этих лабиринтах сотнями, не было никакого смысла эвакуировать их тела. Закапывали на месте и продолжали работу.

Я поежился, представив эту картину, но долго ужасаться мне не позволил суровый сотрапезник, замыкавший нашу процессию. Он довольно бесцеремонно ткнул Оана в спину дулом своего ружья, и мы поспешили нагнать наших спутников.

Еще находясь под впечатлением от увиденного, я внезапно обнаружил, что наша группа остановилась в каком-то небольшом помещении. Тут Грижа разоблачился и повесил свою шубу. Надев висевший здесь же кафтан, он открыл перед нами тяжелую деревянную дверь. По глазам ударил яркий свет. Щурясь, мы вышли в шумный просторный зал, заставленный огромными столами. Десятки богато одетых сотрапезников разом обратили свои взоры на нас. Во главе стола восседал немолодой мужчина, на голове которого я увидел золотую корону.

«Сам кнес Владеймир!» — изумленно подумал я и, сам того не ожидая, рухнул перед властителем на колени.

— Игорь, вставай немедленно, перед князьком позоришь, — прошипел мне Герман, но я и не думал его слушать, боясь кары высокородного властелина Великой Пустоши.

Во мне тогда говорили инстинкты, которые любой корелл, служивший сотрапезникам сызмальства, приобретал довольно быстро. Неоказание должных почестей члену кнесовой семьи или знатному сотрапезнику каралось жестоко. Несмотря на мой юный возраст, я не единожды был свидетелем изуверских порок своих сородичей, по неопытности или незнанию не слишком низко поклонившихся кнесовой челяди. В прошлую зиму, к примеру, в курене насмерть засекли одного могучего корелла, который супротив воли богов не стал падать на колени перед сборщиком налогов, ограничившись лишь поясным поклоном. Ежегодному визитеру достаточно было кивнуть в сторону провинившегося, как того тотчас скрутили и привязали к позорному столбу посреди куреня. Сёк его сам Курьма и, несмотря на то, что провинившийся корелл был лучшим землепашцем и самым сильным его работником, вынужден был засечь того до костей, лишь бы показать остальным рабам наглядный пример должного повиновения.

— Вставай, юнга, — прошептал мне на ухо Герман, присев рядом со мной на одно колено. — Ты часом не забыл, что больше не безвольный раб, а егерь?

Но без дозволения великого кнеса я и не думал подниматься с колен. Это было выше моих сил.

— Тебе следовало бы поучиться манерам у своего раба, Герман, — рассмеялся кнес. Его властный хриплый голос раскатом грома пролетел по залу, заставив умолкнуть всех присутствующих, а меня еще сильнее скукожиться.

Герман поднялся во весь свой рост и громко поприветствовал кнеса:

— Здрав будь, кнес Владеймир, сын Гарача Великого. Здравы будьте и вы, жители Чарской кнежити.

— Можешь поднять своего раба, — великодушно повелел кнес. — Этот пир в вашу честь. Займите место супротив меня. Хочу видеть ваши очи.

Герман наконец отодрал меня от пола. Нас усадили за стол напротив кнеса и подали кушанья. Гости вновь загомонили, и тронный зал наполнился множеством разноголосий. Кнесу понадобилась лишь доля секунды, чтобы распознать во мне невольника-корелла. Неужели мы так сильно отличаемся в их глазах от сотрапезников?

Несмотря на то, что во мне признали раба, блюда перед нами поставили одинаковые. Герман после рассказал мне, что я сам себя выдал, оказав великому кнесу почтение. «Раб до тех пор остается рабом, — сказал он мне, когда мы оказались наедине, — покуда сам считает себя недостойным».