Египетское метро

– Он сказал, что он ваш раб, – сказал Тягин весело, но и с опаской.

Майя усмехнулась.

– Он мой друг. И домработник. Есть домработницы, а он домработник. Друг-домработник.

Они ненадолго встретились взглядами. Проводник Иван, кстати, ошибся или что-то напутал: лет ей было не больше двадцати трех; разве что в трауре она выглядела старше. И да: она была чрезвычайно хороша собой.

– Днем здесь, наверное, очень светло… – сказал Тягин, кивнув на окна.

– Да, светло, – улыбаясь, согласилась хозяйка.

– Может быть, выйдем, прогуляемся?

– Какие гуляния, вы что! Мне спать пора. Завтра на работу.

– Жаль. Но зато я теперь знаю, где вы живёте.

Она рассмеялась.

– Это, конечно, крупная удача.

– Как знать.

У неё был негромкий легкий смех.

Домой Тягин пошел не сразу, а прилично и с удовольствием побродив по городу. Холодный ясный воздух весело пах бензином и сырой землей. Настроение у Тягина было лучше не придумаешь. Словно прошлись ладонью по запотевшему стеклу – так сразу все стало прозрачно. Подходя к дому, он заглянул в магазин (где-то в районе Старопортофранковской в эту минуту прилично бахнуло), купил вина, но выпил совсем чуть-чуть. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Сидя в углу дивана, Тягин как бы отпустил погулять свои чувства, не так уж часто, в конце концов, он это делал. Раз за разом вспоминалась встреча с Майей у нее дома, но слишком мало еще было впечатлений, нечем было питать фантазию, и потому от бесконечных повторов он довольно скоро устал, а остановиться уже не мог. Чтобы отвлечься, раскрыл роман Тверязова, и всё, что он успел прочесть, пока его не сморил сон, было подогрето и освещено огнём счастливого предчувствия.

XIII

Жара.

7-е июля, около 3-х пополудни.

На термометре уже который день под сорок; ночью ниже 29-ти не опускается. Кондиционера в квартире нет. Водка с грейпфрутовым соком и со льдом – иного спасения мы не видим.

 Я протер у себя в комнате мокрой тряпкой пол, после чего мы разделись до трусов и улеглись на него с вышеуказанным напитком. До этого мы выпили по стакану горячего чая, хорошенько вспотели, и вот теперь блаженствуем. Фома, листая роман Сыча, но не «Египетское метро», а другой, время от времени задремывает; я, заложив руки за затылок, бодро смотрю в потолок.

Закашлявшись, Фомин в очередной раз просыпается и раздраженно:

«Что это значит?»

«Что именно?»

«Ну вот это, вот эта музыка!»

«Луи Армстронг, ”Как прекрасен этот мир”».

«Слушай, Фома, если ты еще раз включишь подобную мерзость, я с тобой поругаюсь».

«Ты уже ругаешься. А я ничего не включал – это радио. Они передают что хотят».

«Гадость какая... выключи немедленно!»

«Хорошо».

Щелчок – и Армстронга больше нет.

Фома уже несколько дней живет у меня, скрываясь от Веры. После предполагаемого бегства Сыча в Египет она просто как с цепи сорвалась и мучает Фому звонками днем и ночью.

Вдруг Фома говорит:

«Недавно случайно зашел в кухню, там у Марины работал телевизор (я не смотрю, ты же знаешь), и увидел одного нашего знакомого, не помню как его фамилия: то ли Молотков, то ли Гвоздиков... что-то такое, плотницкое... не помню».

«Может быть, Клещёв?»

«Совершенно верно: Клещёв!»

«Ну так! Он теперь депутат».

«Иди ты!»

«Серьезно».

«Надо же. Был у меня один приятель, он говорил, что познакомился с ним на Тверской гауптвахте. Клещёв там рассказывал сказки».

«В каком смысле?»

«В самом прямом. Вообще-то он был старостой по камере. После подъема выносил ведро с нечистотами и плевательницу, наполненную до краев мочой, потому как ведра не хватало: камера была рассчитана на восемь человек, а находилось в ней около двадцати. И еще каждое утро со строевым шагом – для этого он отходил к дальней стене – докладывал дежурному о положении дел на вверенном ему объекте. Так вот, там, в их камере, был такой Серёга, здоровый жлоб, который ждал отправки в Москву в Алешинские казармы, и вот этот Серёга каждый вечер заставлял Клещева рассказывать ему сказки перед сном».

«И какие же сказки он ему рассказывал?»

«А разные, какие помнил: про Колобка, про Красную Шапочку, про “мерзни, мерзни волчий хвост”…»

«Интересно».

«Значит, теперь он депутат?»

«Да».

«Ты посмотри, как люди делают карьеру... И что, имя его звучит?»

«Еще как».

Мы засыпаем. А проснувшись и выпив хорошую порцию водки с грейпфрутовым соком, Фома неожиданно серьезно, с мрачной задумчивостью произносит:

«Надо помогать людям».

«Хорошо, – говорю я, – когда начинаем?»

«Не знаю... как можно скорее».

***

В определенном состоянии у Фомы напрочь теряется ощущение пространства и времени, и он с трудом понимает происходящее. И это как раз тот самый случай.

Фома опускает нож и спрашивает:

«Где мы?»

Полдень. Мы находимся в каком-то загородном доме у каких-то случайных знакомых, в маленькой комнатке и сдираем ножами со стен старые обои – таково задание, данное нам хозяином.

Я говорю:

«Мы с самого утра сдираем обои. Помогаем людям».

Фома:

«Каким еще людям?!»

«Не знаю. Ты с ними вчера вечером познакомился и вызвался помочь».

Дверь распахивается, влетает какой-то рыжеволосый парень, хватает колун из-под скамьи и, пробегая мимо нас обратно к выходу, угрожающе кричит: