Египетское метро

XXI

Хвёдор с его умением чинить неудобства выбрал, конечно, день, когда Георгия в городе не было, и Тягину стоило немалого труда уговорить Василия провести сеанс самостоятельно. Во второй половине дня он заехал за Хвёдором. Ждать, пока шурин закончит свои дела, приведет себя в порядок и переоденется, пришлось сравнительно недолго, минут двадцать. По дороге, в двух шагах от дома, тот еще останавливал машину, чтобы куда-то забежать и занести прихваченный из дома промасленный пакет. Два раза звонил Свинья и спрашивал, когда они будут. Добрались в сумерки.

Во дворе, ворота в который оказались приоткрытыми, уже там и сям позагорались яркие и неяркие огни и было как-то уютно, весело, даже празднично, так что накопившееся в Тягине раздражение несколько улеглось. Вкусно пахло чем-то жареным; за столом под лампой выпивали мужики; где-то во втором этаже негромко играла музыка. Впритирку к стене, шурша, спешил по своим делам дикобраз, а в быстро темнеющем воздухе зашныряли первые, кажется, в этом году летучие мыши. Незнакомый юноша подвел их к свиному загону, включил и повесил на столб лампу-переноску и попросил подождать.

– А посмотреть на него можно? – спросил Хвёдор, когда юноша отошел.

– Не думаю, – ответил Тягин.

В роли отсутствовавшего Георгия выступил знакомый Тягину привратник Лёшка. Проход гоголем по освещенным галереям и неспешный выход к гостям Лёшка выполнил на отлично. Был он заметно навеселе, курил. На этом сходство с хозяином, которого привратник пытался копировать, увы, заканчивалось, дальше началось неумелое, дилетантское подражание со всеми недостатками домашней самодеятельности – чрезмерной хлопотливостью, неуместными паузами и скверной дикцией. Лешка был напыщен, но время от времени, видимо вспомнив веселую хитрецу Георгия, пускался в развязную веселость, и тогда всё у него выходило с какой-то петушиной подростковой задиристостью; слишком сильные удары ногой по доскам раздражали, а выкрики резали слух. Спохватившись, он опять напускал на себя тяжеловесную важность. Баба с ведром, чей выход, как только сейчас понял Тягин, тоже был частью представления, на этот раз опоздала, и потому первые Лёшкины реплики потонули (оно, может, и к лучшему) в толкотне и визге за перегородкой. Тягин наблюдал за происходящим с волнением режиссера-дебютанта, впервые представлявшего на суд зрителя свой спектакль, и с беспокойством поглядывал на Хвёдора. К тому же он опасался, что написал слишком длинный текст.

Человек-свинья не отзывался дольше, чем в прошлый раз. Наконец послышалось утробное (и тоже показавшееся Тягину чрезмерным):

– Феодор… Феодор!..

– Это ты ему сказал, как меня зовут? – шепотом спросил Хвёдор у Тягина.

– Я? Когда? Может, пока мы здесь болтали, он услышал… Давай, отвечай, – прошептал в ответ Тягин. – Ну!..

Хвёдор достал из кармана какой-то допотопный и самый большой из всех, какие Тягин когда-либо видел, диктофон, включил его и только тогда ответил:

– Я слушаю.

Дальше была запланированная пауза, и опять привратник принялся колотить ногой по доскам.

– Ну, Фёдор – дальше что? Давай говори! Сейчас получишь у меня!

– Феодор… слышишь?.. – вновь заговорил человек-свинья.

Тягин толкнул Хвёдора локтем.

– Я слышу, – отозвался тот.

– Так знай же…

Послышались глухие отрывистые хрипы, возня, несколько толчков в доски.

– Васька, хорош тормозить! – крикнул привратник.

– Так знай же… Всякий спешащий сквозь бурю на помощь нам друг поневоле… В шаге от смерти кто станет гадать… чьею крепкой рукою… тащат его из пучины?.. Значит богам так угодно… им всемогущим не трудно и лютых противников даже…

И в это время там, за перегородкой, громко зазвонил телефон. Свинья умолк, Тягин так и обомлел, а растерявшийся привратник заметался и бросился, сломя голову, к столу с какими-то срочными распоряжениями. И только на Хвёдора звонок не произвел никакого впечатления. Не сводя глаз с диктофона, он ждал продолжения. Телефон перестал звенеть, и Василий принялся читать сначала. В этот раз текст Тягину показался не только длинным, но и слишком мудреным. Закончив его, Василий вдруг добавил:

– А теперь относительно женщин. И сын Одиссеев сказал им… честною смертью, развратницы… вы умереть недостойны… вы, столь меня и мою благородную мать Пенелопу… здесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись…

Отрывок оказался раза в два, а то и в три длиннее предыдущего, но свинья читал его в той же неторопливой манере, если не медленнее, ничего, по-видимому, не пропуская, и умолк не раньше, чем затихли, подергав ногами, повешенные на канате неверные рабыни. Когда свинья умолк, вернувшийся от стола и, кажется, успевший там выпить привратник хулиганисто, с матом, что было совсем плохо, потребовал повторить, и Василий повторил, но уже, слава Богу, без женской части. По окончании Тягин демонстративно вручил привратнику две двадцатидолларовые купюры. 

Как только они вышли со двора, Хвёдор раз за разом, щелкая клавишами, стал прослушивать запись. Наконец спрятал диктофон в карман.

– Что скажешь? – не удержался Тягин.

– Надо подумать, – по-детски насупившись, произнес Хвёдор.