Его величество

Войдя в здание, государь в первую очередь распорядился все гвардейские знамена, портреты фельдмаршала Кутузова, Барклая-де-Толли, других военных генералов, воевавших с Наполеоном, украшавших фельдмаршальскую залу и Галерею 1812 года переправить в безопасные места — часть к Александровской колонне, часть в Адмиралтейство. Из Дворцовой церкви выносили богатую утварь, великолепную ризницу, образа с дорогими окладами, большую серебряную люстру, святые мощи. Из Георгиевского зала тащили императорский трон. Из Зимнего дворца — императорские регалии и бриллианты. Из Эрмитажа спасали ценные художественные картины, зеркала, мраморные статуи, китайскую мебель — сокровища, которые в течение многих лет собирались русскими царями.

Николаю Павловичу сразу по прибытии во дворец доложили — огонь начался с соседней флигель-адъютантской комнаты. Пламя пробилось через незаделанную отдушину Фельдмаршальской залы, и запылало в перегородке между ее деревянной стеной и капитальной. Стена начала тлеть, а потом огонь пробил себе выход в том углу залы, где было большое пространство между деревянными и каменными стенами — прямо над залой Петра Великого.

Сухие вощеные полы, золоченая и окрашенная масляной краской резьба наличников и осветительные приборы вспыхнули мгновенно. Пожар расползся с неимоверной быстротой, зала за залой обрушивались, и вскоре пламя охватило главное здание Зимнего дворца. Когда огонь стал подступать к Эрмитажу, государь приказал немедленно разбирать крыши галерей, соединявших его с главным корпусом дворца.

Николай Павлович, находившийся среди солдат и пожарных, с тревогой наблюдал за людьми, находившимися на крыше здания и срывающими обледенелые кровельные листы. Сильный ветер направлял пламя в сторону Эрмитажа. Огонь то отступал, то перекидывался дальше. Фигурки рабочих с трудом можно было разглядеть среди дыма и пламени.

Верхние потолки дворца загорелись почти одновременно и сразу в нескольких местах. Прогоревшие балки и стены теперь уже падали с грохотом, разбрызгивая вокруг себя снопы искр. От них зажигались полы и потолки среднего яруса, низвергаясь огненными грудами на своды нижнего этажа.

Император осторожно пробирался по помещениям дворца. В среднем ярусе было темно. Горело несколько ночников. По комнатам бегали испуганные люди со свечами. Над их головами загорались потолки. Валил густой дым. Нечем было дышать. Николай Павлович тут же скомандовал всем на выход, сам же прошел дальше.

Горела мебель, всех типов отделок и обивок, золотая и серебряная посуда, каменные и фарфоровые вазы, картины, ковры. Все роскошное и нарядное имущество царской семьи перемешалось со скромным скарбом лакеев, поваров, трубочистов, дровоносов, которых во дворце насчитывалось не менее 3000 человек.

Он был на линии огня — руководил и направлял людей туда, где еще можно было сопротивляться пожару. Николай Павлович везде появлялся первым и уходил, когда не оставалось ни какой возможности противостоять рассвирепевшей стихии. Видя перед собой пример государя, так же мужественно вели себя и все — от генерала до простого солдата.

За цепью полков, окружавших Дворцовую площадь, бесчисленной толпой в мертвом молчании стоял народ. На его глазах погибала общая для всех святыня, и охваченный благоговейной скорбью народ с глубоким вздохом молился за своего царя.

3 января 1838 года Николай Павлович писал князю Паскевичу:

«Кругом я виноват перед тобой, мой любезный отец-командир, что столь долго не отвечал на последнее твое письмо; но ты уже знаешь подробно несчастье, нас постигшее; с той поры мне точно не было времени приняться за перо. Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью и что, благодаря общему усердию гвардии, Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был; но подобные потери можно исправить, и с помощью Божьею надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего и, надеюсь, без больших издержек. Усердие общее и трогательное. Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 12 миллионов, тоже купечество и даже бедные люди. Эти чувства мне дороже Зимнего дворца; разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у Русского Царя довольно и своего; но память этого подвига для меня новое и драгоценное добро».133