Его величество

У него на языке вертелось и вот-вот должно было вырваться: «Да пошли вы все от меня. Сие говорю вам я — Николай Павлович Романов, у которого, как и у большинства из вас, есть сердце, есть чувства сострадания. Чего вы смотрите на меня и восхищаетесь моей твердостью всегда и всюду нести кару тем, кто покусился на самодержавие, кто хотел утопить в крови императорскую семью. Но я же человек, со всеми присущими ему недостатками. Мне жаль эту женщину. Я представляю, с какой надеждой она ждала сию встречу, и теперь знаю, какие потрясения постигли ее, одинокую и брошенную всеми».

Он едва доехал до губернаторского дома, боясь в дороге обнаружить слабость. Удалившись в свой временный кабинет, император зарыдал.

В это время генерал-губернатору принесли срочное сообщение для государя. Бибиков направился в свой кабинет. Он миновал одну дверь и застыл в изумлении перед второй: в небольшом промежутке между дверей стоял император и трясся от душивших его рыданий.

— Что с вами, ваше величество? — пробормотал растерянный губернатор.

— Ах, Бибиков, когда б ты знал как тяжело, как ужасно не сметь прощать! — сквозь слезы сказал государь. — Простить сейчас не могу. Это была бы слабость. Но спустя некоторое время прикажу представить мне дело Канарского.

* * *

Находясь под впечатлением встречи с женой мятежника, Николай Павлович в тот же вечер вспомнил еще об одном бунтовщике, с которым, в отличие от Канарского, был знаком с детских лет, но который волей судьбы стал его врагом. Это был капитан Норов, осужденный Верховным уголовным судом по второму разряду.

Норова лишили дворянства, чинов и приговорили к политической смерти с последующим направлением на каторжные работы на 15 лет. После встречи с императором в 1826 году, ему сократили срок до 10 лет.

Николай Павлович продолжал следить за судьбой Норова, постепенно смягчая ему наказание. Он словно чувствовал за собой вину. Тот случай, когда на разводе конь великого князя обрызгал грязью одного из лучших офицеров бригады, героя войны с Наполеоном, стал переломным в жизни капитана. Не погорячись тогда великий князь, может, не озлобился бы так офицер, не поддался бы на уговоры мятежников и не примкнул к ним. Понимая свою вину, император помогал Норову.

В ссылку в Сибирь Василий Сергеевич не был отправлен. С 23 октября 1826 года по 23 февраля 1827 года он содержался в Свеаборгской крепости. Потом была Выборгская крепость, Шлиссельбургская. 12 октября по особому высочайшему повелению вместо ссылки Норова отправили в Бобруйскую тюрьму в крепостные арестанты без означения срока. В Бобруйске он пробыл 8 лет и был переведен в роту срочных арестантов.

В крепости Норов прочел много книг по военной истории. Позднее он и сам занялся сочинительством и выпустил «Записки о походах 1812–1813 годов. От Тарутинского сражения до Кульмского боя». Записки вышли без указания автора.

В феврале 1835 года Николай Павлович повелел перевести Норова из роты срочных арестантов в действующие войска на Кавказ. 20 апреля 1835 года он был зачислен рядовым в шестой линейный Черноморский батальон.

Василий Сергеевич, как уважительно называли его сослуживцы, благодаря воинским талантам занимал особое положение в армии. К нему за советами обращались известные генералы Кавказского корпуса, приглашая для разработки отдельных операций. Так, по подсказке Норова было организовано сухопутное сообщение в Абхазии, предложен план похода от Сухуми в Цебельду, увенчавшийся успехом. Позже он разрабатывал операцию у мыса Адлер. 20 апреля 1837 года Норов был произведен в унтер-офицеры.

В январе 1838 года Норова по болезни уволили со службы. Ему дозволили жить в имении отца — селе Надеждине Дмитровского уезда Московской губернии под секретным надзором полиции, без права отлучаться куда-либо.

Разбрызгивая лужи, по селу прокатила двухместная коляска, в сопровождении двух конных гвардейцев. Лошади остановились возле большого, но старенького дома, огороженного новой изгородью.

Дом когда-то строили основательно. Он был собран из крепких крупных венцов, старательно выложенных один к другому. Бревна почернели от времени, но ни на одном из них не было заметно ни единой трещины. Надежность древнего, но еще прочного жилища Норова утверждали четыре больших окна, окаймленных причудливыми резными наличниками. Окна были занавешены чуть приоткрытыми цветными занавесками. Казалось, вот-вот занавески эти раздвинутся и в окнах появятся веселые лица детворы.

— Здесь он, — ловко спрыгивая на землю и открывая дверцу экипажа императору, сказал отрывисто и звонко предводитель Московского губернского дворянства Андрей Иванович Гудович.

— А куда же я мог деться, — сухо ответил чей-то голос.

— Где ты? — проговорил недовольно государь, закрываясь рукой от слепящего солнца.

— Тут я, — снова послышался скрипучий голос и от изгороди отделился силуэт человека, будто отошло бревно, поддерживающее изгородь.