Его величество

— Вон ты куда! — засмеялась Мария Федоровна. — Так когда сие дело было? По тем временам не зазорным считалось государю и топором поработать, и чулки себе починить. Тебе бы о продолжении реформ, начатых братом Александром, подумать надо. Обратись к Константину, он старше тебя, знает много и подскажет, как действовать.

— Я, матушка, в допросах участвую за тем, чтобы больше проникнуться, понять, что было в прежних царствованиях упущено. Моя решимость — не искать виновных, дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения. У арестантов есть хорошие мысли по изменению законов. Очистить их надобно от всего наносного, горячечного, вроде бредовых идей всеобщей свободы и всеобщего равенства, в результате которых погибнет род человеческий, — продолжил ее мысль Николай Павлович. — И про цесаревича Константина Павловича я не забыл. Нынче письмо буду дописывать, которое начал утром, в нем ему все расскажу о своих планах.

— Хорошие мысли, говоришь, у бунтарей? — складки ее губ разгладились, но фраза не получила дальнейшего продолжения, матушка поднялась с кресла.

Будучи полной женщиной, Мария Федоровна привыкла крепко шнуроваться, отчего движения ее и походка были строги, элегантны. Когда она поднялась с кресла, сбросила с себя платок, Николай Павлович сразу подметил на ней широкий пояс с бантом и улыбнулся про себя: — «Она и с возрастом не перестает следить за модой. Ай да молодец, матушка!»

— Иди же к своим бунтарям. Иди, ваше величество, — она махнула платом. — Не думай, я ничего не имею супротив твоих действий. Но прошу единственного, не обременяй сильно себя, побереги здоровье. Брат твой, Александр, не берегся, вот и… Иди же. Иди.

— Пойду, — сказал он, но, оставаясь в сомнениях, продолжал сидеть в кресле. Прошла минута, другая, Николай Павлович поднялся и просительным тоном сказал: — У покойного императора Александра Павловича остались бумаги в кабинете. Среди них есть проекты реформ и других благих начинаний. Я посмотрю их и выберу самое ценное, а потом передам их членам нового комитета, который будет заниматься разработкой законов.

Мария Федоровна утвердительно качнула головой, но ничего не сказала.

Он прошел в свой кабинет, подвинул оставленный утром на краешке стола лист бумаги с начатым письмом к Константину, принялся читать его:

«15 декабря.

Да будет тысячу раз благословен Господь, порядок восстановлен, мятежники захвачены или вернулись к исполнению своего долга, и я лично произвел смотр и приказал вновь освятить знамя Гвардейского экипажа. Я надеюсь, что вскоре представиться возможность сообщить вам подробности этой позорной истории; мы располагаем всеми их бумагами, а трое из главных предводителей находятся в наших руках, между прочим, и Оболенский, который, как, оказывается, стрелял в Стюрлера. Показания Рылеева, здешнего писателя, и Трубецкого раскрывают все их планы, имеющие широкие разветвления внутри страны. Всего любопытнее то, что перемена государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор и с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление. У меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок Конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем. Сверх сего, весьма вероятно, что мы откроем еще несколько каналий фрачников, которые представляются мне истинными виновниками убийства Милорадовича.

Только что некий Бестужев, адъютант дяди, явился ко мне лично, признавая себя виновным во всем.

Все спокойно».47

Первая мысль была — отложить письмо до вечера. Он еще не заходил к генералам Толю и Левашову, у которых наверняка появились новые сведения о бунтовщиках.

«Поговорю с ними и допишу, — подумал он, поднимаясь, но, встав из-за стола, вспомнил о матушке: — Я ей сказал, что пошел дописывать письмо. Получается — соврал». — Машинально посмотрел на дверь, словно ожидая в ней появление Марии Федоровны, потер ладонью шею и сел за письмо:

«Будучи обременен занятиями, я едва имею возможность отвечать вам несколькими словами на ваше ангельское письмо, дорогой Константин. Верьте мне, что следовать вашей воле и примеру нашего ангела — вот то, что я буду иметь постоянно в виду и в сердце; дай Бог, чтобы мне удалось нести это бремя, которое принимаю я при столь ужасных предзнаменованиях с покорностью воле Божией и верою в его милосердие.

Я посылаю вам копию рапорта об ужасном заговоре, открытом в армии, который я считаю необходимым сообщить вам ввиду открытых подробностей и ужасных намерений. Судя по допросам членов здешней шайки, продолжающимся в самом дворце, нет сомнений, что все составляет одно целое и что также устанавливается определенно на основании слов наиболее дерзких, это — что дело шло о покушении на жизнь покойного императора, если бы он не скончался ранее того. Страшно сказать, но необходим внушительный пример и так как в данном случае речь идет об убийцах, то их участь не может не быть достаточно сурова.