Его величество

Константин Павлович сидел перед зеркалом, разглядывал себя. За время после бегства из Варшавы он сильно похудел. Маленький вздернутый нос заострился и оказался вдавлен в осунувшееся от бессонных ночей лицо. А брови? Он в испуге стал трогать то один, то другой клочок волос, все еще не веря пробившейся седине.

«Как я постарел за эти дни, — подумал он и вдруг вспомнил отца, на которого очень походил: — Павел Петрович тоже перед смертью плохо выглядел».

Испугавшись черных мыслей, всколыхнувшихся в голове, великий князь бросился к столу и стал разбирать переписку с братом Николаем Павловичем. Он внимательно читал особенно те письма, где брат клялся ему в верности и умолял приехать в Петербург на царствие. Слезы градом катились по исхудавшему лицу Константина Павловича.

«…Мы все ожидаем вас с крайним нетерпением, — произносил он вслух строки из писем, пропуская формальности и снова умиляясь красноречием: — …Подвергаясь к вашим стопам как брат, как подданный, я молю о вашем прощении, о вашем благословении…»

«О! Я был тогда царем! Ко мне все обращались за помощью, за советом», — вздыхал он, продолжая перебирать листы писем от матушки, от Милорадовича, генералов.

Из рук выпал наполовину исписанный листок. Он поднял его со стола, и лицо искривилось в гримасе.

«…Я желал бы видеть вас спокойно водворившемся в вашем Бельведере и порядок восстановленным повсюду, но, сколько еще предстоит сделать, прежде чем быть в состоянии достигнуть этого, — писал ему император 3 января 1831 года. — Кто из двух должен погибнуть, — так как, по-видимому, погибнуть необходимо, — Россия или Польша? Решайте сами. Я исчерпал все возможные средства, чтобы предотвратить подобное несчастье, средства, совместимые только с честью и моей совестью, эти средства исчерпаны, или, по крайней мере, ничто не может заставить меня поверить, чтобы их хотели там; что же нам остается делать?»94

Цесаревичу вспомнился тот день, когда он приказывал командирам польских полков возвращаться в Варшаву. Офицеры клялись ему в верности, убеждали, что у них хватит сил раздавить чернь, восставшую против власти. А он настаивал на своем.

«Я верил, что все закончится само по себе, я думал, вернутся мои солдаты в Варшаву и уговорят других прекратить мятеж», — размышлял он, тупо глядя на письмо императора, у которого просил снисхождения для всех поляков, молил дать им время образумиться.

Как он гордился своими солдатами! Скольких молодых офицеров выпустил из созданной им школы подхорунжих! А как они славно ходили на парадах, как они были выносливы в походах!

Константин Павлович закрывал глаза. Перед ним проходили его любимые войска, которым он отдал всю свою жизнь.

«За все это они пришли убить меня», — подумал с горечью цесаревич — ему вспомнилась кошмарная ночь, когда подхорунжие ворвались во дворец.

— Нет! — выкрикнул он и, испугавшись своего голоса, посмотрел по сторонам.

Константин Павлович вернулся было к письмам, взял в руки очередной лист из переписки 1825 года, но дверь приоткрылась, и в створке появился флигель-адъютант.

— Что случилось? — испуганно посмотрел на офицера цесаревич.

— Вам письмо от императора, — доложил молодой прапорщик. «Он передумал! Он пишет мне, что передумал и хочет меня сейчас же назначить начальником гвардейского отряда», — взволнованно подумал Константин Павлович, и полный благоговения взял письмо.

Его волнения были напрасны. Государь сообщал, что в армию вместо Дибича прибывает Паскевич и теперь он с нетерпением ждет сообщения о взятии Варшавы. Даже если Паскевич опоздает к началу сражения, поляков разобьет начальник штаба генерал Толь. В конце послания Николая Павлович просил брата быстрее приезжать в Петербург. Цесаревич, едва прочитав письмо, тут же взялся за ответ: