Эксгибиционист. Германский роман

Прежде всего, люди, которые это делали, мне сразу же очень понравились: и сам Андрей, и его коллеги по КД. Коля Панитков запоминался и выделялся среди группы кадэшников своим гигантским ростом и необычной внешностью, очень крупными, резкими чертами лица. Такой великан обязательно присутствует во всех сказочных магических группировках. Это тот, кого называют Большой. Большой человек. Он всегда сопровождает главного шамана, является очень важным сопровождающим его лицом и помощником, а также носителем особо тайного знания. То есть если Моня – это некий тайный человек, то за ним скрывается еще более тайный человек – Николай Семенович Панитков.

Обрисую состав КД, как я видел его детским, медленно взрослеющим взглядом. В магической группировке должны присутствовать так называемые мертвые, то есть ожившие мертвецы. Эту роль исполняли Макаревич и Елагина. Всё их творчество, весь их дискурс говорил о том, что они не так давно явились из мира мертвых, где они чувствовали себя как дома. Здесь, в мире живых, они ведут себя достаточно уверенно, являются профессионалами своего дела, но каждое их слово, каждое их движение, тип их шуток свидетельствуют о том мире, откуда они пришли. Для детского сознания становилось понятно, что два мага, Андрей Викторович и Николай Семенович, оживили этих мертвецов, вынули их из потустороннего мира и включили в группировку активно действующих магов. Здесь важно отметить, что это не какие-то китчевые «злые мертвецы». Напротив, они добры особенной добротой, умны, человечны, тактичны. Такое и не снилось живым.

В группе также должны присутствовать так называемые скрипторы – те, кто фиксирует происходящее. К этому типу персонажей относились Кизевальтер и Ромашко. Они отличаются молчаливостью, зато очень четко всё фиксируют. В их руках всегда присутствовали фотоаппараты. Хотя фотоаппарат был и у Макаревича, потому что мертвые тоже должны составлять свой отчет для мира мертвых. Кизевальтер выступал в духе доктора Уотсона, который не вполне понимает, что происходит, но последовательно выполняет все возложенные на него задачи. Такой персонаж всегда вменяем, он как бы делегирован сюда обыденным сознанием.

Все мы постепенно влились в эту группировку. Трудно провести четкую демаркационную линию между участниками КД и постоянными зрителями. Обязательно присутствовали Пригов, Сорокин, Ира Нахова, Кабаков, Рубинштейн, впоследствии Бакштейн. Моя мама и мой отчим Игорь Яворский тоже присутствовали на многих акциях. Маша Константинова, одно время Наташа Шибанова, подруга Коли Паниткова, и многие другие. Некоторые люди появлялись, некоторые исчезали, но это была всегда относительно небольшая группа людей.

Очень важным моментом был (после окончания акций) поход на дачу к Паниткову, которая находится недалеко от Киевогорского поля. Здесь разворачивалось постакционное общение, где шаманская подоплека происходившего на акциях выходила на поверхность. Зрителей там бывало еще меньше, чем на акциях, даже на самых малолюдных. Люди выпивали и начинали предаваться необузданным шаманским играм. Вообще, всё времяпровождение людей из этого круга, в котором я участвовал в разные моменты сначала своего детства, потом юности, было пропитано энтузиастическими играми. Мир этих игр предшествовал миру интеллектуальных дискуссий. Можно сказать, что интеллектуальные дискуссии проросли через игровые практики, но их не отменили.

Это отличало этот круг от компании старших концептуалистов, к которой относились Кабаков, мой папа, Булатов, Васильев. Там этих игр не было. Там люди вели разговоры. В этих беседах участвовали, с одной стороны, художники, с другой стороны – философы, такие как Гройс, Бакштейн, Эпштейн. Если и происходили какие-то игры, то это были игры в языке, в дискурсе. В то время как в кругу КД игрались настоящие игры, в том числе телесные. В отличие от интеллектуальных, дискурсивных игр более старшего поколения (которые были ориентированы на понимание, на разъяснение ситуации, на создание каких-то конструктов, эту ситуацию описывающих), игры группы КД ориентировались на достижение транса, на погружение в смещенное, измененное состояние сознания. Постакционная форма времяпрепровождения была выстроена таким образом, чтобы достигать трансовых состояний психоделического типа.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что Андрей, как самый рьяный нейропроходец, в какой-то момент заигрался в эти трансобразующие игры. Результатом стал опыт галлюциногенного психоза, виртуозно описанный в «Каширском шоссе». Сказать об этом романе можно очень многое. Трудно измерить взглядом ту гигантскую литературу, которая еще возникнет на этой почве. Можно написать десятки томов комментариев к этому роману. И этот многотомный комментарий, безусловно, возникнет.