Электропрохладительный кислотный тест

Голос, однако, вялый, убаюкивающий. Занавес отодвигается, а там стоит невысокий жилистый паренек, похожий на пирата. Позади него, в глубине за занавесом, – всевозможные провода, инструменты, приборные панели, колонки, все свалено в кучу, в сверкающую груду электронной аппаратуры, и там снова включена запись… «В Нигдешней Шахте…» Паренек, как я уже сказал, похож на пирата, у него длинные черные волосы, зачесанные назад на манер Тарзана, усы, в мочке левого уха – золотое кольцо. Взгляд у него сонный. Вообще-то он из Ангелов Ада. Его зовут Вольный Фрэнк. Одет он в «цвета» Ангелов Ада, то есть в куртку со знаками отличия – куртку с отрезанными рукавами, на которой изображен череп в шлеме, крылья и множество других тайных эмблем.

– Поебать Бога, – говорит Вольный Фрэнк, – поебать все формы… формы… – и слова замирают, словно в туманной дали, хотя он еще шевелит губами и, странно наклонив голову, устало удаляется во мрак, в сторону автобуса, руки болтаются из стороны в сторону, как у Кэсседи, он ловит свой кайф, как Кэсседи. все в норме, обычный Ангел Ада… а Зануда чистит зубы после каждой еды и заодно экономно пользуется канистрой на станции «Шелл».

Тут-то и появляется Кизи.

III

Электрический костюм

Прорвавшись сквозь пелену солнечного света у ворот и спустившись по наклонной плоскости в мрачную тень, к гаражу подъезжает грузовик; и на переднем сиденье – Кизи. Вождь. Освобожденный под залог. Я почти уверен, что весь шальной карнавал вспыхнет сейчас флюоресцирующими огнями и огласится безудержными воплями восторга. На самом же деле все хранят молчание. Встреча проходит на редкость спокойно.

Кизи вылезает из машины опустив глаза. На нем спортивная рубашка, старые брюки и тяжелые ботинки. Мне кажется, что на мгновение он задерживает на мне взгляд, однако не следует ни приветствия, ни малейшего признака узнавания. Это вызывает досаду, но тут я вижу, что он ни с кем не здоровается. Никто не говорит ни слова. Никто и не думает к нему бросаться. Все происходит так, словно… ну, вернулся Кизи, о чем же тут еще говорить.

Потом Горянка отчетливо произносит:

– Ну и как тебе тюрьма, Кизи?

Кизи лишь пожимает плечами.

– Где моя рубашка? – спрашивает он.

Горянка принимается рыться в груде хлама, сваленного рядом с театральными креслами, и извлекает оттуда рубаху, – коричневую хлопчатобумажную рубаху с начесом, с открытым воротом и красной кожаной шнуровкой. Кизи снимает рубашку, в которой приехал. У него громадные спинные мышцы, отчего верхняя часть спины похожа на крылья морского демона. Надев рубаху с начесом, он поворачивается.

Однако вместо того, чтобы что-то сказать, он делает выразительный жест головой, направляется через весь гараж к скоплению проводов, динамиков и микрофонов и с минуту что-то регулирует. «…Нигдешняя Шахта…»

Словно теперь все наконец под контролем и ведется лишь точная настройка.

Из некоего укромного уголка гаража – я и понятия не имел, что там кто-то есть, – выходит женщина с тремя детьми. Жена Кизи Фэй, их шестилетняя дочь Шеннон и два мальчика – пятилетний Зейн и трехлетний Джед. У Фэй длинные рыжевато-каштановые волосы, она одна из самых прекрасных, самых блаженных женщин, которых я когда-либо видел. Кажется, что она излучает свет и святость. Кизи подходит к ней и по очереди берет на руки каждого ребенка, а потом Горянка приносит свою малютку Саншайн, и он минуту держит на руках Саншайн. Все нормально…

Потом Кизи приходит в себя и улыбается, словно его посетила какая-то мысль. Словно он только теперь услышал вопрос Горянки о том, как ему тюрьма.

– Единственное, что меня волновало, – это зуб, говорит он. Он слегка выдвигает вперед верхнюю вставную челюсть и языком вынимает изо рта искусственный передний зуб. – Я испытывал чудовищнейшее волнение. Мне предстояло выступать в суде, разговаривать с репортерами – да мало ли что, а эта штуковина того и гляди выпадет, как сейчас, и тогда пришлось бы жевать слова, как резинку.

Через три недели ему суждено заменить этот зуб на другой, с оранжевой звездой и зелеными полосками покрытый эмалью «зуб резцовый боковой», украшенный цветами флага Проказников. Однажды у бензоколонки ее хозяин, белый малый, проявляет к этому зубу интерес, зовет своего помощника, чернокожего малого, и говорит: «Эй, Чарли, иди-ка сюда, покажи этому парню свой зуб». Короче, Чарли ухмыляется и обнажает верхние зубы, демонстрируя золотой зуб с вырезанным в золоте сердечком, то есть сквозь золото проглядывает белое сердечко, покрытое эмалью. Кизи ухмыляется в ответ, а потом обнажает свой зуб – какое-то время чернокожий пристально смотрит на него и не произносит ни слова. Даже не улыбается. Он попросту отворачивается. Немного погодя, уже в пути, Кизи совершенно серьезно, даже грустно, говорит: «Я был неправ. Не стоило мне этого делать». – «Что именно?» – «Я его перенегритянил», – говорит Кизи.

Перенегритянил! Свои провинциализмы типа «чудовищнейшего волнения» Кизи сохранил даже после колледжа, аспирантуры и периода литературной славы.