Что ж, она отомстит. Не менее страшно. И тоже за счет своих детей. Нет, убивать она их, разумеется, не будет, хотя планируемое мероприятие и может стоить им жизни. Тем горше будет Генриху в любом случае – получить возмездие от собственных детей или же оплакать их… План королевы поистине был адским. Могла ль именно так она и думать? Как тогда с этим связывается ее великая любовь к сыну Ричарду, которого она воспитала в традициях своей семьи и страны, объездила половину Европы, чтобы найти ему подходящую жену, организовала его выкуп из плена – того самого плена, в котором ему грозила смерть благодаря интригам французского короля Филиппа II Августа (1165–1223 гг., правил с 1179 г.) – сына Людовика VII, и родного брата, подлого Иоанна?.. Или тогда люди относились к смерти спокойнее и естественнее? Ведь рассказывают о знаменитом историке и полководце Ксенофонте, что, когда ему во время свершаемого им жертвоприношения сказали о гибели в бою сына, он тут же взял себя в руки и, сказав: «Я всегда знал, что мой сын смертен» – продолжил жертвоприношение… Оставив этот вопрос без ответа, продолжим вместе с королевой анализировать сложившуюся ситуацию.
Жаль, бароны неверны, нельзя на них положиться: не так давно ее, путешествовавшую по родине, атаковал целый отряд мятежников. Тогда она спаслась. Но где гарантии на будущее? Никаких. Она вновь еле спасется из ловушки, подстроенной ей «лузиньянцами» 27 марта 1170 г., и то – ценой жизни одного из преданнейших своих придворных, графа Патрика Солсберийского[42]
, обеспечившего бегство королевы на лучшем коне и пораженного предательским ударом в спину (в том же бою отличился его молодой племянник, Уильям Маршал, впоследствии – видный государственный деятель Англии, часто упоминаемый на дальнейших страницах этой книги). С другой стороны, их мятежное настроение вполне можно повернуть против Генриха – и вероятнее всего, возмущение баронов Пуату и Бретани против Генриха в 1168 г. уже явилось некоторой пробой сил его супругой, хотя тут все непросто – король хотел было отправиться в Аквитанию войной, но потом передумал и перепоручил своей супруге представлять его в Аквитании. А вот со внутренними возмущениями… И тут, возможно, у Элеоноры от волнения и восхищения своей собственной сообразительностью, как говорится, «в зобу дыханье сперло». А чем черт не шутит? Не тряхнуть ли стариной? 15 лет брака с Людовиком не могли пройти для него бесследно. Это ж их общая молодость. Какие опасности они вместе делили в Крестовом походе!.. Прошли годы, наверняка они сгладили прошлые обиды… Видимо, Элеонора прекрасно знала тонкие струны души Людовика, и теперь решилась сыграть на них, как на дьявольской арфе. Разумеется, ни о каком возобновлении амурных отношений речи идти не могло: просто королева в разрабатываемой ею стратегеме решила использовать своего бывшего супруга для морального давления на своих баронов, отдавшись под его покровительство, на что бедный романтический филин, далекий от постижения женского легкоэротического плутовства, элементарно попался, когда для этого пришло надлежащее время. Впрочем, французский король и без того продолжал усердно гадить Генриху, постоянно поддерживая тех, кто против него возмущался, будь это шотландские или валлийские горцы, архиепископ Бекет или бретонские и аквитанские бароны.Но оговоримся еще раз – эта реконструкция событий, по сути, так все практически и было на самом деле – но неразрешимым остается вопрос, было ль это все так и задумано еще в 1166 г., или же назрело и лопнуло в 1173–1174 гг. Пока же, для взгляда «снаружи», все шло тихо-мирно (возможно, Матильда – королева-мать – еще и смогла бы спасти брак своего сына, но именно в 1167 г. ее не стало). С 1166 по 1173 гг. Элеонора при своем дворе занималась воспитанием любимого «львенка» и председательствовала в так называемых «судах любви», о чем нам оставил сведения некий Андрей Капеллан в своем сочинении «О пристойной любви», созданном в середине 1180‐х гг.