Ельцин как наваждение

– Приказ мог отдать кто угодно – Язов, Крючков, Пуго. Или все трое разом. Не суть важно. Главное, что без согласия Горбачева ни один из них на такое бы не отважился.

Харину, донельзя загруженному всяческой писаниной, мои расспросы кажутся рожденной бездельем вальяжностью:

– Позволь дать тебе дружеский совет…

Геннадий – такой же, как и я, новичок в чиновничьем ремесле. Но у него есть то, что у меня напрочь отсутствует – склонность к аппаратному бытию. А потому многие его советы, а мы нередко беседуем о нашей службе «при Ельцине», представляются вполне разумными.

– Не ходи ты по Белому дому с видом газетного фельетониста, приехавшего в отстающий колхоз. Ты же здесь служишь, а не собираешь материал для очередной заметки.

Хоть я и совсем недавно работаю в Белом доме, но уже успел заметить – здесь положено всегда и всюду демонстрировать крайнюю озабоченность. Таков общепринятый аппаратный политес. Если идешь по коридору, то все должны заметить, что торопишься по архиважному делу. Или к высокому начальству, о чем-то доложить или что-то подписать. Или к коллеге, что-то согласовать или завизировать. В руке непременно следует держать какой-нибудь документ, а еще лучше – папку, набитую документами. Она явственней подчеркнет цейтнот и запарку – непременные состояния без остатка отдающегося службе чиновника. Если на минуту-другую остановишься перекинуться с кем-нибудь парой слов или просто перекурить, это должно быть представлено чем-то вроде короткой передышки между атаками. Ни у кого не должно быть и тени сомнения, что ты ежеминутно и ежесекундно выполняешь то, что велит высокое начальство. А велит оно всегда много больше, чем физически возможно исполнить. Если все вышеперечисленное присутствует и соблюдается, ты – ценный работник. И будешь считаться таковым, даже если тебе совершенно нечем себя занять, и об этом всем прекрасно известно.

Все здесь не по мне! Да и с Ельциным работать не сахар. Иногда ты завален поручениями выше головы и пашешь день-деньской, не разгибая спины. А бывает так, что не знаешь, чем бы себя занять, и отсиживаешь положенное, потому как он держат тебя, что называется, на коротком поводке. Ни за что не угадаешь, когда понадобишься. Может, через десять минут, а, может, и через три дня. Бывает так, что за неделю о тебе ни разу не вспомнит, а бывает, зовет чуть ли не каждый час. Не знаю, как с другими, а со мной так.

Сегодня именно такой день – День неприкаянности. Вчера шеф сказал, что с утра вызовет, потому как надо поговорить о каком-то важном деле, но его нет на месте, а если и приедет, то накоротко, потому как летит в Таллинн. Вот и планируй после этого свою чиновничью жизнь! Остается сидеть да любоваться серой мглой за окном. Можно сказать, предвечерней, хотя день только начался и до вечера еще далеко. Какая-то хмарь накрыла старую Пресню. Даже островерхая махина гостиницы «Украина», обезлюдевшая по причине всеобщего безденежья и паралича хозяйственной жизни, едва просматривается по другую сторону реки. Тоска!

Около полудня из приемной звонит Валера Диваков, дежурный секретарь Ельцина:

– Ну, и где же это мы бродим, друг мой?

– Что значит «бродим»?! Я с утра прибит к своему креслу!

– Беги скорей к шефу. Он о тебе уже спрашивал.

В кабинетах больших начальников, в которых мне доводилось бывать в прежние времена, рабочий стол всегда завален ворохом всевозможных бумаг. У Ельцина ничего подобного – две-три тоненькие разноцветные папочки да стопка свежих газет, которая с каждым днем становится все тоньше и тоньше. В последнее время за его снабжение прессой взялся Коржаков, отстранив сначала Валю Ланцеву, штатного пресс-секретаря Председателя Верховного Совета, потом меня, его эксперта по вопросам информации, а затем и Илюшина, отвечающего в аппарате буквально за все. У вчерашнего майора КГБ, которого в свое время учили лишь одному ремеслу – оберегать физическое лицо, неведомый нам взгляд на то, с какими публикациями следует знакомить шефа, а с какими нет. Достойных высочайшего внимания, похоже, становится все меньше и меньше, и все чаще Ельцин узнает о том, что пишут в газетах или показывают по телевидению, в пересказе своего охранника.

Спецы Коржакова в поисках кагэбэшных «прослушек» уже облазили ельцинский кабинет не по одному разу, но так ничего и не обнаружили. Тем не менее, шеф уверен, что они есть. Особенно в той зоне, где стоит письменный стол и где зачастую ведутся служебные разговоры с подчиненными и посетителями. Поэтому, когда речь заходит о чем-то, как он полагает, весьма конфиденциальном, непременно пересаживается за столик, специально поставленный в дальнем углу кабинета, возле самой двери. Как он говорит, подальше от ушей Крючкова. Вот и на сей раз жестом показывает мне: сядем там!

Ельцин мрачнее тучи. Сидит и барабанит пальцами по подлокотнику кресла – верный признак крайнего раздражения.