Эмма в ночи

Я слышала, как они стали ругаться, когда он поднялся по ступеням и вошел к ней в спальню. Впрочем, можно было и не слушать, потому как мне было заранее известно, что она скажет ему о его романе с Лайзой Дженнингс, что он на это ответит и как то, что сейчас между ними происходит, отразится на всех остальных. Она не упадет в его объятия и не простит. И никогда больше не поверит, что он ее любит. Повторится история, случившаяся со мной и Эммой, когда мы были маленькими.

Переключатель щелкнул.

Перед мысленным взором возник образ ведьмы из «Волшебника из страны Оз», которую окатили водой[15]. Точно так же и наша мама. Только погубила ее не вода, а действительность. И хотя миссис Мартин не произносила этих слов, я слышала их в своей голове, когда она нервно слонялась по дому, грызла ногти и украдкой курила на крыльце черного хода в тот день, когда ФБР отыскало остров, но не нашло там Эммы.

Я таю…

В сентябре, за год до нашего исчезновения, когда лето манипулирования мужчинами с уязвленной гордостью закончилось, Хантер уехал в Коста-Рику строить дома, а мы с Эммой опять пошли в школу. Чтобы найти нового бойфренда, Эмме потребовалось совсем немного времени. Точнее, это он ее нашел. Как бы там ни было, к октябрю она уже вовсю встречалась с новым парнем. Звали его Джил, ему было двадцать шесть лет, а работал он менеджером в изысканном кафе, где мы все собирались после школы.

Джил, должна признать, был парень хоть куда. Высокий, стройный, голубоглазый и темноволосый. Но больше всего мне запомнился его вид: при взгляде на него казалось, что ему на все наплевать. Его, похоже, не касалось даже то, что он обслуживает избалованных богатеньких деток в нашем престижном городке, готовит им сэндвичи и продает пиво, если у них обнаружатся достойно выполненные поддельные удостоверения личности. Эмме это понравилось. Она до такой степени привыкла, что все вокруг нее прыгают, что мама ее ревнует, что мистер Мартин разрывается от противоречивых чувств к ней, а Хантер и вовсе сходит по ней с ума, что этот парень из кафешки, которому до нее, казалось, нет никакого дела, ее страшно возбуждал.

Сначала Эмма заговорила о нем, когда мы возвращались из школы. Сказала, что он настоящий.

Я просто слушала, не желая ничего испортить. Стоило мне согласиться, как она тут же перестала бы о нем думать, потому как никогда не одобряла моего мнения. Но если бы я выразила несогласие, тут же посчитала бы его безнадежным лузером, в возрасте двадцати шести лет работающим в кафешке без всяких перспектив на будущее, и решила, что в действительности ему очень даже было дело до избалованных богатеньких детишек, которым ему приходилось делать сэндвичи, но он тщательно скрывал это за маской безразличия. Как бы там ни было, я не хотела, чтобы Эмма утратила к Джилу интерес. Мне до смерти надоело, что она нянчилась с Хантером, будто с малым ребенком, заполняя собой весь дом до такой степени, что мне в нем даже нечем было дышать.

Именно так я себя тогда и чувствовала – поскольку все носились с Эммой, мне рядом с ней нельзя было даже воздуха глотнуть. Хантер отчаянно желал заняться с ней любовью. Мистер Мартин злился и волновался, но это не мешало ему с любопытством наблюдать за происходящим. Что касается миссис Мартин, то в этом любопытстве она усматривала для себя угрозу и находила оскорбительными многие его слова. Например то, что он постоянно называл Эмму Лолитой. Мне очень хотелось, чтобы все это закончилось до того, как наступит трагический финал.

Других желаний у меня не было.

Вернувшись с Коста-Рики, Хантер надеялся, что с лета в доме ничего не изменилось. Эмма не поддерживала контактов с Джилом через социальные сети, не желая, чтобы об этом узнала мать, потому что миссис Мартин была достаточно умна, чтобы тайком вторгнуться в ее жизнь. К тому же мне представляется, что глубоко внутри Эмме было стыдно за отношения с Джилом, обыкновенным менеджером в кафе, но в известной степени именно благодаря этому стыду ее к нему и тянуло. Это трудно объяснить. Если бы у меня были преимущества Эммы, я бы употребила их с большей пользой, направив на достижение либо идеальной любви, либо абсолютной власти, и никак не меньше.