Энрико Карузо: легенда одного голоса

Ты не можешь представить, что я переживал, читая письмо, в котором ты описываешь визит Каттинаса! К счастью, ничего не случилось. Эти люди не принадлежат ни к моим друзьям, ни к знакомым. Я никогда в жизни не слышал их имен. Безуслов­но, целью их прихода было что-то другое, иначе не имело смысла настаивать, когда Франк сказал им, что меня нет. Я не знаю никакого румына по имени Каттинас, а те, которых знаю, никогда не напоминали о себе. Военный мундир, отказ назвать цель прихода, — все это наводит меня на дурные мысли. Воз­можно, они румыны, но надо учесть, что это цивилизованный народ и, когда муж сопровождает жену, как было на этот раз, он всегда заранее договаривается о свидании и представляется хо­зяевам. Они не супруги, а, уверен, опытные мошенники, при­шедшие с дурными намерениями, надеясь застать тебя одну. Я очень взволнован и надеюсь, что ты больше никого не будешь принимать в такой поздний час. Дай указание никого не впус­кать после захода солнца. Если ты будешь ждать кого-нибудь из друзей, назови его имя или установи пароль. Ты должна сооб­щить об этом происшествии в полицию. Не могу понять, что им было нужно от меня и почему они так разнервничались, не за­став меня дома? Это странно и загадочно! Если бы они прихо­дили по делу, то могли бы рассказать тебе, в чем оно состоит. Когда люди приходят просить денег, они не тратят 200 долларов на такси...

Если они приходили шантажировать меня, не могу понять, чего они домогались. Я никогда не имел никаких дел с румына­ми. Много думаю об этом и не нахожу правдоподобного объяс­нения. Будь осторожна, милая. Я боюсь за тебя и за Глорию. О, мой Бог! Зачем я уехал от тебя? У меня есть мысль, возможно невероятная, но тебе лучше знать. Иногда около известных и богатых людей подвизаются паразиты, которые, видя, что поч­ва ускользает из-под ног, стремятся доказать, что они необхо­димы. Они идут на любые шаги, чтобы добиться доверия людей, чье недовольство вызывают. Я имею в виду следующее: много раз я и ты ругали Фитца, и вполне вероятно, что он прибегнул к этой уловке, чтобы доказать свою преданность. Может быть, я ошибаюсь, но мы вольны думать все, что угодно. Как ты ду­маешь, будет ли Глория ласкова со мной, когда я вернусь? На­деюсь, что да. Всегда твой Рико.

Как все люди, находящиеся на виду, Энрико получал много анонимных писем. Их число выросло после нашей свадьбы, и я обещала не уничтожать их, а откладывать до его возвращения. В 1910 году «Черная рука» прислала ему письмо, требуя 15 000 долларов. Он отдал письмо в полицию, где выделили агента для его сопровождения. Через неделю он получил второе письмо, приказывавшее оставить деньги у главного входа в один из до­мов в Бруклине. В полиции приготовили пакет, и Энрико отнес его. Дом окружили агенты, и двое мужчин, подошедших к свертку, были арестованы. Их осудили на семь лет. Через год Энрико подписал прошение об их освобождении. Получаемые нами анонимные письма были либо клеветническими, либо непристойными, либо исходили от душевнобольных людей. У Энрико была своя теория относительно них. Он говорил:

— Наблюдай за первым человеком, который придет после получения такого письма, потому что иногда оно может быть написано знакомым, интересующимся, какой эффект его письмо способно произвести.

В двух случаях он оказался совершенно прав. Один раз авто­ром письма оказался небогатый человек, которому Энрико по­мог деньгами, в другой - известный маэстро. Каждый из них пришел к нам неожиданно рано утром. Обращение с ними Эн­рико так их растрогало, что они во всем сознались.

— Что заставляет людей писать нам подобные письма? — спросила я.

— Злоба и зависть, — ответил Энрико. — Одни завидуют деньгам, другие — славе.

Было нетрудно понять, почему мой бедный Энрико не все­гда верил в искренность своих друзей.

В Истхэмптоне я подготовила к приезду Энрико комнату, где он мог наклеивать вырезки, а я разбирать коллекцию марок. В эту комнату можно было проникнуть из моей комнаты и сна­ружи по лестнице. Внешний вход проходил через две двери: тяжелую деревянную, наружную, и внутреннюю, закрывавшую­ся на засов. Наружную дверь обычно не запирали. Как-то вече­ром я сидела в библиотеке, приводя в порядок гобелен. Мой брат уехал в Нью-Йорк, а его жена сидела рядом со мной и ши­ла. В девять часов я поднялась наверх посмотреть на Глорию и пожелать Нэнни доброй ночи, а потом вернулась обратно. Я помню, что через полчаса взглянула в окно и сказала:

— Совсем безлунная ночь.