Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

За истекшие два года все, что я приобрел нового, пришло само собою: его дала мне сама жизнь, перемена места, столкновение с массой новых лиц, исполнение важных и ответственных поручений, наконец, походная и боевая обстановка. Но я очень мало приобрел новых, чисто теоретических познаний из книг и даже не начал серьезно их читать, пока не решил готовиться в академию. Одно я считаю для себя большим приобретением: регулярные занятия в батарейной школе с молодыми способными учениками выучили меня публично говорить и объяснять простым литературным языком без всяких иностранных слов иногда сложные и трудные понятия. Этой школе, вообще, я обязан очень многим: считаю потому себя счастливым, что имел такую первоначальную практику, оказавшуюся для меня основой в дальнейшем усовершенствовании и умении публично произносить доклады и длинные речи на самые сложные темы.

Общение с природой Кавказа, а затем Ср[едней] Азии вызвало у меня желание вести дневник, что в результате дало мне возможность собрать весьма значительный географический и этнографический материал, ознакомление с которым моего профессора статистики г. Карасевича сказалось на пробуждении во мне желания стать научным работником и членом Императорского] Р[усского] Географического Общества.

4. В физическом отношении

. За время службы на Кавказе, а затем в походе в Ср[едней] Азию, мой организм вынес благополучно все испытания и болезни; приходилось и похворать, особенно лихорадкой (малярия) и желудком (кровавый понос), но все прошло сравнительно быстро и благополучно. Что касается боевых действий, то, принимая вместе с батареей участие во многих мелких и больших боях, я был только один раз контужен. Это имело место 6/ХП 1880 г. во время большой рекогносцировки генералом Скобелевым под стены кр[епости] Геок-Тепе. Мы подошли близко к самой крепости, со стен которой по отряду открыли текинцы ружейный огонь из своих больших фальконетов (мултуков), осыпая нас тяжелыми пулями.

Генерал Скобелев приказал сначала горной батарее сняться с передков, а затем и моему взводу. В ответ на огонь наших орудий противник стал стрелять из своей пушки, стоявшей на холме внутри крепости. Граната перелетела через нас, но не разорвалась. Противник продолжал стрельбу; одна из его гранат попала в троичный (деревянный) ящик, осколок которого отлетел и до позиции моего взвода и ударил меня в левый бок, в нижнюю часть левого легкого. Особенной боли я сперва не чувствовал, на перевязку не пошел и счел стыдным даже на это жаловаться, хотя бок мой почернел, и долго оставался виден большой кровоподтек.

На это я никакого внимания в походе не обращал до самого возвращения на Кавказ. Впоследствии, по заключению многих врачей и в разные эпохи моей жизни, эта контузия была основной причиной хронического страдания левого легкого, так как в нем образовались какие-то сращения; из[-за] этого фокуса и начинается у меня всегда воспаление легких, а как его следствие – непреходящий кашель всю последующую жизнь. Но, в общем, почти год пребывания на Кавказе после Петербурга настолько укрепил мой организм, что его не изменил заметно и поход в Ср[еднюю] Азию со всеми его тягостями и испытаниями.

В результате всех этих выводов у меня и сложилось решение не заслуживаться дольше на службе в строю, в милой моему сердцу бригаде. Я знал также примеры моих старших сослуживцев по бригаде, ездивших в Петербург в академию, но с неудачным возвращением в бригаду; их встречали мило, но с нескрываемой насмешкой, которую не все равнодушно переносили. А кое-кто перевелся по этой причине и в другую часть.

Вот почему я решил сразу «сжечь все свои корабли». Закончив подготовку, я продал в хорошие руки все лишнее имущество, простился сердечно с самыми близкими друзьями, откланялся официально начальству и, уклонившись от всяких проводов (бригада уже была в лагере, а я в городе), умчался в Петербург.

На вокзале меня провожал только мой старый вестовой Павел Копач и неизменный кунак Казбекар. Я уехал один. С Кавказом я не прощался навсегда, мечтая вернуться когда-либо опять сюда, но с более расширенным кругозором, знаниями и правами; без всего этого заурядный строевой офицер не в силах превозмочь застарелые язвы и отрицательные стороны военной службы и быта, которые бросались в глаза даже мне, очень неопытному и юному. В общем, я уносил в своем сердце глубокую симпатию к огромному большинству моих начальников, товарищей, сослуживцев, а главное, моих милых подчиненных, к которым сильно привязался и полюбил работу и службу с ними, никогда не забывая завета императора Александра II в его слове при нашем выпуске в офицеры: «Дети! Не бейте солдата – он ваш младший брат!»…

Почти всю дрогу до столицы я еще мысленно переживал всякие эпизоды из недавней походной жизни в Средней Азии и вспоминал добрые, сердечные отношения ко мне со стороны множества лиц, с которыми соприкасался за истекшие два года самостоятельной жизни. Все же неприятное, горькое и тягостное, уже прожитое, исчезло.